Гуркин постучал в дверь смежной комнаты, служившей Потанину и кабинетом и спальней одновременно, и, не дождавшись приглашения, вошел. Потанин сидел за столом, низко склонившись над какими-то бумагами, и, кажется, не замечал вошедшего. Или делал вид, что не замечает. Окна были закрыты, и от застоявшегося, спертого воздуха комната еще больше казалась неуютной и душной. Гуркин постоял, ожидая, что Потанин обернется, но он, углубившись в чтение, сидел неподвижно. Тогда Гуркин приблизился еще на несколько шагов и спросил негромко:
— Можно к вам, Григорий Николаевич?
— Коли вошли, чего спрашивать, — буркнул недовольно Потанин, вдруг осекся и, обернувшись, внимательно посмотрел на Гуркина. — Ах, это вы, Григорий Иванович? Простите. А я думал… Ну, что там, до чего додумались наши думцы?
— Пока ни до чего. Как вы себя чувствуете?
— А как еще может чувствовать себя именинник? — усмехнулся. — Сочиняю вот прощальное письмо Думе…
— Прощальное?
— Да. Всему, батенька мой, есть предел. Nuda Veritas, — как говорит доктор Корчуганов: непреложная истина. Надеюсь, вы ужо виделись с Николаем Глебовичем?
— Виделись, — кивнул Гуркин и тотчас вернулся к прежнему разговору. — Но почему прощальное письмо?
Потанин сердито подвигал плечами.
— Надоело слушать пустые речи. Гуркин согласно покивал:
— Да, да, мне тоже показалось, что иные ораторы слишком далеко заходят в своих речах…
— Куда как далеко! — подхватил Потанин. — Дальше некуда. Подумать только! — все больше возбуждаясь и горячась, продолжал: — Эсеры зачислили меня своим вождем, и учителем… Каково? Нот, вы только подумайте и прикиньте — куда приведут Сибирь эти болтуны и демагоги? Куда угодно — только не к автономии. Поистине, — вздохнул и поправил сползавшие на нос очки, — либо дерево хорошее и плод его хорош, либо худое и плод его никудышный, поскольку деревья познаются по плодам… О какой автономии можно говорить, если в самой Думе нет согласия и единства!
— Да, вы правы, — Гуркин внимательно слушал Потанина, отмечая про себя, что сдал он за последнее время заметно — ссутулился еще больше и как бы уменьшился, усох, белые, с желтизною волосы поредели и ниспадали на плечи длинными свалявшимися прядями. — Главное, нет между фракциями никакого согласия.
— Вот видите! — сказал Потанин. — А вы, должно быть, приехали учиться уму-разуму в Думе. А чему здесь учиться? Только тому, как не надо работать.
— Да, вы правы, — еще раз согласился Гуркин. — Национальный комитет Думы слишком слаб и малочислен, чтобы решать серьезные вопросы. Чего хорошего можно ожидать?
— Ничего хорошего и не ждите от нынешней Думы, — подтвердил Потанин, — пока большинство думских кресел будут занимать эсеры. Чем они отличаются от большевиков? Разве только тем, что говорят больше, а делают меньше. А-а! — махнул вдруг рукой и даже поморщился. — Оставим это. Давайте лучше чай пить. Наталья Петровна! — позвал, повернувшись к двери. — Самоварчик бы, если вас это не затруднит…
Наталья Петровна тотчас заглянула:
— А самовар уже готов, Пожалуйте к столу. Разговор и за чаем не прерывался. Потанин спросил:
— Ну, а какова обстановка на Алтае?
— Сложная, Григорий Николаевич, очень сложная, — признался Гуркин. — Иногда мне кажется, что скачу я на лошади без узды и поводьев… А куда скачу и долго ли в таком положении удержусь в седле — неизвестно.
— Надо удержаться, Григорий Иванович, непременно надо, — с сочувствием сказал Потанин. — Сами понимаете, сколь это важно. Вами положено начало автономии в Горном Алтае — вам и вести это дело до полного его завершения. Скажите, а что это за атаман Сатунин объявился? Я в газете о нем вычитал, но мало что понял… Что он за человек и какую преследует цель?
— Жестокий человек, — помрачнел Гуркин. — Ничем не гнушается для достижения своей цели. Объявил себя «диктатором» Горного Алтая. Добивается от нас признания своих полномочий. А кто его уполномочил? — помрачнел еще больше. — Никто.
— Да-а, — задумчиво проговорил Потанин и горестно покачал головой. — Революция, как вулкан, выбросила наружу такую лаву всевозможной грязи… Нелегко устоять в этом круговороте. А надо, — глянул из-под очков. — Так что нельзя сейчас, Григорий Иванович, поводья из рук выпускать, — а тем более — падать. Держитесь! — улыбнулся подбадривающе. — Nuda Veritas, как говорится.
— Спасибо за поддержку, Григорий Николаевич.
— Ну, какая от меня поддержка, я и сам нынче без поддержки шагу сделать не могу, — грустно пошутил Потанин. — Ну а дома как? Марья Агафоновна, дети здоровы?
Потом они вернулись в кабинет. И проговорили до позднего вечера. А когда Гуркин, распрощавшись, вышел на улицу, город уже погружался в сумерки, и от Ушайки тянуло прохладной сыростью. Гуркин вспомнил, как года три назад, мартовским вечером, они возвращались от Потанина вместе с Шишковым, и Вячеслав Яковлевич, возбужденный и радостный, доверительно говорил, что после встречи и разговора с Григорием Николаевичем чувствует себя черноземом, который насквозь пролило благодатным весенним дождичком…
Гуркин испытывал сейчас такое же чувство. «Важно только, — думал он, — куда ляжет этот чернозем и что на этом черноземе будет произрастать…»
Обстановка все больше усложнялась. Многие волости, формально примыкавшие к Каракоруму, фактически придерживались нейтралитета, норовили быть самостоятельными… Или, более того, открыто сочувствовали большевикам, которые к концу лета, оклемавшись и придя в себя, начали собирать новые силы и кое-где уже переходили к решительным действиям. К тому же в Горном Алтае объявился какой-то отряд красных мадьяр, якобы шедший на соединение с вновь сформированным отрядом Огородникова… Об этом Степану Гуркину сказал подполковник Катаев.
— Откуда у вас такие сведения? — удивился Степан Иванович.
— Сведения самые достоверные, — ответил военспец. — Как говорится, из первых рук. И я вам больше скажу: плохо будет, если Каракорум отнесется к этому благодушно.
— Что же делать?
— Звонить во все колокола. Да, да! И прежде всего связаться немедленно с Бийским гарнизоном. Просить помощи у чехословаков. Телеграфировать в Томск: пока Григорий Иванович там, пусть раздобудет оружия… для каракорумской милиции.
— Для какой милиции? У нас ее нет.
— Округ без милиции — это абсурд!
— И что вы предлагаете?
— Во-первых, продолжать формирование добровольческих отрядов…
— Под видом милиции?
— Нет, Степан Иванович, не под видом, а под флагом свободной автономии. Защита родины — всегда была и есть святое дело каждого гражданина. Поэтому можно прибегнуть и к мобилизации. Частично. И второе. — Он многозначительно помолчал. — Нужно объявить о поддержке Сатунина.
— Сатунина?!
— Да, штабс-капитана Сатунина, — подтвердил Катаев. — И сделать это надо как можно скорее.
— Такие зигзаги мне непонятны.
— Это, Степан Иванович, не зигзаги, а прямой путь к победе. Признаться, я и сам не питаю симпатии к Сатунину. Но у нас нет выбора. Уж лучше Сатунин, чем большевики. Не находите?
И Каракорумуправа «ударила во все колокола». Медлить было нельзя. Срочные телеграммы, одна за другой, полетели во все концы.
