Степанов положил телеграмму на прежнее место и от прямого ответа уклонился:
— А почему именно Жанен?
— А вы кого предлагаете? — иронически спросил Колчак. Степанов пожал плечами.
— Жанен, Гайда или Нокс — какая разница? — хмуро проговорил адмирал. — Не в этом суть. К тому же есть у нас сегодня и не менее важные вопросы. Например, охрана железных дорог… на всем жизненном пространстве — от Омска до Владивостока. Есть у вас на этот счет какие-либо соображения?
— Да, — кивнул Степанов и слегка покраснел, будто на уроке перед учителем. — Полагаю, схема охраны железных дорог может быть простой и надежной.
— А именно?
— Расположение союзных войск вдоль всей Сибирской магистрали… от Омска до Владивостока.
— Точнее.
Степанов поколебался:
— Восточную дорогу охраняют английские войска, Забайкальскую — японцы, Томскую…
— Французы, — насмешливо перебил его адмирал. — А Омскую, стало быть, американцы. Так?
— Возможны варианты.
— Какие? Какие варианты? — глянул пытливо. — Не вижу я пока никаких вариантов. А схема ваша построена на песке. Жизненно в ней только одно: то, что японцы — в Забайкалье. Но там, как вам должно быть известно, еще и атаман Семенов… Английских же войск недостаточно, чтобы возлагать на них охрану Восточной магистрали. Французы тоже не обладают достаточными силами…
Но они должны возрасти в ближайшее время, эти силы, — осторожно заметил Степанов.
Надо исходить из реальных возможностей.
— Кроме того, есть еще чехословаки… Колчак подумал и согласился:
— Чехословаки? Вот это, пожалуй, ближе к истине. Однако о чем бы в этот день адмирал не думал, какие бы вопросы ни решал, мысли его нет-нет да и возвращались к телеграмме… И когда он вспоминал о ней, об этой телеграмме, его начинало знобить и трясти изнутри, и он долго после этого не мог успокоиться, унять нервную дрожь, вызывающую отвращение к самому себе. «Нельзя, ни в коем случае нельзя этого допустить! — твердил он мысленно. — Достаточно того, что мы расплачиваемся золотом. Расплачиваться же совестью — это позор!»
Вечером того же дня верховный правитель встретился с генералом Морисом Жаненом. Разговор получился нежелательно резким. Колчак был раздражен, не мог скрыть этого и свою точку зрения излагал излишне прямо.
— Армия питает ко мне доверие, — говорил он. — И вы это знаете. Но армия потеряет это доверие, как только перейдет в руки союзников! Пардон! Вы не находите в этом никакого противоречия? — остро глянул. Жанен промолчал. Адмирал усмехнулся. — Да, да, разумеется, не находите. Но я надеюсь, генерал, свое пребывание в России вы не считаете… как это у вас говорят: partie de plaisir — увеселительной прогулкой? Тогда объясните мне: чем вызвано это нелепое предложение? Вполне допускаю, что Клемансо и Ллойд Джордж, находясь отсюда за тысячи миль, могли забыть о том, что война в России не обычная, а гражданская. Но вы-то, генерал, видите это своими глазами. И должны понимать, что руководить войсками в этой войне должны только русские. И это обусловлено двумя причинами: моральной и политической.
Жанен сидел, слегка откинувшись на спинку кресла и вытянув перед собой длинные ноги, и не спускал глаз с адмирала. Колчак быстро ходил по кабинету, от стола к двери и обратно, резко останавливался. Резко говорил:
— Да, да, генерал, моральная и политическая. Ибо для того, чтобы обеспечить русскому правительству после победы над большевизмом прочный авторитет, верховное командование на протяжении всей борьбы должно быть русским. И только русским!.. Надеюсь, с этим вы согласны?
— Простите, адмирал, но я не рвусь к власти, — спокойно ответил Жанен, не меняя своей величавой позы, однако ж и обида прозвучала в его голосе. — В этом вы меня заподозрить не можете. Что касается моей миссии в России, скажу со всей откровенностью- больше удовольствия она мне не доставляет. И потом, я здесь, в России… лицо абсолютно незаинтересованное.
— Пардон, я вас не понял. Как это незаинтересованное?
— Абсолютно! — горячо повторил Жанен. — Ибо русские, для которых я работаю, лично для меня ничего не могут сделать. Да я и не жду ничего от них для себя.
Колчак был задет этими словами.
— Вы работаете не только для русских, но и для французов. Разве Франция не заинтересована в том, чтобы не допустить в России большевизм? Как, впрочем, Англия и Америка… И разве не против общего врага мы воюем?
— Согласен, враг у нас общий. Отчего же в таком случае интересы зачастую не совпадают? Будь иначе — не возникло бы этого разговора. Что касается моей личной незаинтересованности, могу лишь повторить: никаких выгод из этой своей миссии я не извлеку. Никаких!
Колчак хмыкнул, едко усмехнувшись:
— А разве солдат, жертвующий своей жизнью во имя Родины, думает о каких-то выгодах?
— Конечно. Если солдат обдуманно рискует жизнью.
— Но мы-то, генерал, не имеем нрава делать необдуманных шагов. Вот и давайте думать.
Жанен вспыхнул, но сдержался и голоса не повысил:
— Кто знает меня по прежней моей работе в России, тот может подтвердить, что для России я сделал гораздо больше иных русских.
— Вы это делали, генерал, в интересах Франции.
— Но и в интересах России, — упорствовал Жанен. — Знаете, что я заметил: люди делятся на две категории.
— На какие же, любопытно знать?
— Одни отдают приказы, другие — выполняют. Последних гораздо больше, исполнителей — миллионы. Но погоду в мире делают не они.
Колчак усмехнулся:
— Не прибедняйтесь, генерал, приказов и мы с вами отдаем немало.
Жанен поднялся, считая разговор исчерпанным.
— Ну что ж, адмирал, будем считать отношения наши выясненными. Скажу одно: русские излишне горды в своих отношениях с иностранцами, — не мог скрыть обиды. — Видимо, полагают, что истинный патриотизм в этом и заключается.
— А что это за патриотизм — без гордости?
— Излишняя гордость лишает объективности.
— Не оставляет надежду на будущее.
— Поверьте, адмирал, я слишком хорошо знаю историю. Будучи в Николаевской военной академии, изучая военную историю, я не раз убеждался в этой российской необъективности.
— В чем же она, по-вашему, выражается?
— Вспомните, как в свое время относились у вас к Барклаю-де-Толли. И это несмотря на то, что фельдмаршал Барклай-де-Толли спас Россию от Наполеона…
— Россию от Наполеона спасла русская армия, — сухо сказал Колчак. И добавил, чуть помедлив: — Во главе с фельдмаршалом Кутузовым. Давайте, генерал, не будем касаться истории. Давайте подумаем о том, какое место мы в ней займем и как будем выглядеть в глазах потомков…
На этом и закончился разговор.
Однако твердости Колчаку хватило ненадолго. Менее чем через месяц 12 января 1919 года, было созвано экстренное совещание, на котором и приняли компромиссное решение: генерал Жанен утверждался главнокомандующим вооруженными союзническими силами (на всем жизненном пространстве — от Омска до Владивостока), на генерала Нокса возлагалась организация снабжения и обучения войск, а генерал Гайда был назначен командующим… Сибирской армией. Адмирал, как и прежде, осуществлял верховное главнокомандование. Договорились впредь не предпринимать никаких шагов без ведома друг друга. Таким образом, положение уравнивалось. И в середине января, накануне крещения, Колчак подписал соответствующий приказ. Лидеры Антанты прислали в Омск сердечную телеграмму, довольные столь
