местную библиотеку, но так как тут были книги все старые, не дававшие особенной пищи любовной приподнятости, притом книги такие, читать которые надо было внимательно и, если пропускать по несколько глав, то ничего не поймешь, то Полина Аркадьевна и таскала все время с собой первый том «Жиль-Блаза», удивляясь, как примитивны в своих требованиях были наши предки и историки литературы. Одно ее утешало в деревенском уединении: это — действительная доброкачественность ее таинственных румян; и правда, несмотря ни на жару, ни на купанье, причем Полина рисковала даже нырять, щеки Полины все цвели, как маков цвет, возбуждая зависть деревенских девок, а иногда восторженную ругань мужиков, возивших бревна. Так-то вот, цветя своими немного пополневшими щеками, имея в руках все тот же первый том «Жиль-Блаза», одетая в ночную рубашку, подхваченную плотно голубым платком на том месте, где сидят, Полина Аркадьевна спокойно направлялась от беседки к террасе, не особенно романтично думая, что скоро будет завтрак, как вдруг она увидела у сложенных бревен человека, вовсе не похожего на всегдашних возчиков. Это был довольно высокий молодой человек с длинными волосами и прямым носом, в широкополой шляпе, черной рубашке и высоких сапогах. Подойдя близко, Полина Аркадьевна молча стала слушать, что говорят мужчины. Но они говорили про какие-то вершки, сучки, так что она ничего не поняла.
— Неужели вы понимаете то, что говорите?
— То есть, как это?
— Я хочу сказать, неужели вы — знаток?
— Я просто нанимаю подводы. Я не знаю, какой я знаток?
— Вы — управляющий?
— Нет. У нас именье здесь. Меня зовут Панкратий Полаузов.
— Вот! у меня еще никогда не было Панкратия.
— Да, это очень редкое имя, — согласился собеседник.
— И к вам будут возить тоже такие же бревна?
— Да, у нас ставят новую баню. — Какой ужас!
— Почему ужас?
— Если в городе вдруг сказать: баня — всегда что-то неприличное.
— Я не знаю, я в Петербурге сколько раз ходил в баню, — ничего неприличного нет. У вас испорченное воображение.
— Разве вы из Петербурга?
— Да, я учусь в университете.
— Вот странно! А я вас никогда не видала.
— Весьма возможно! в Петербурге народу много.
— И вас зовут Панкратий?
— Да. Это тоже, по-вашему, ужас?
— Нет. Это просто смешно! Ну, как же зовут вас ваши возлюбленные? Панкраша? Я, знаете, буду вас звать: Кратик.
— Это как вам угодно.
Молодой человек замолчал, продолжая осматривать бревна. Затем, будто спохватившись, спросил вежливо:
— Вы здесь гостите у Ираиды Львовны?
— Какое гощу! не гощу, а просто со скуки умираю!
— Да, если чем-нибудь не заниматься, в деревне скучно.
— Ну, если б я любила кого-нибудь, тогда я понимаю…
— Да, конечно, если человек увлечен чувством, ему независимо от обстановки жизнь кажется полной… но это по заказу не делается.
— Да выходит, что не делается, — ответила Полина просто, затем добавила: — знаете, по-моему, вам нужно бы завести краги вместо сапогов и войлочную куртку… вы были бы похожи на ковбоя…
— По нашим местам это неудобно… у нас не Америка, и я был бы похож не на ковбоя, а на дурака, или на чучелу.
— Ваше семейство во вражде с Царевскими, не правда ли?
— Как это во вражде?
— Ну, знаете, как это бывало в старину: друг у друга угоняли скот, жгли овины… нападения даже бывали…
— Нет, помилуйте, зачем же… мы в очень дружеских отношениях.
— Отчего же вы не бываете?
— Да еще не собрались… мы только неделя как приехали, а мать с сестрой немного устали.
— Ах! у вас есть и сестра! какая прелесть! как же ее зовут?
— Софья Семеновна.
— Вот смешно-то! Вас зовут Панкратий, а ее просто — Соня. Ее бы уж тогда назвать Перепетуя, Маланья…
— Ну, а вот ее просто зовут Соня… что же мне делать?
— Однако вы, наверное, заняты, а я с вами болтаю… скажите вашей сестрице, что ей кланяется Полина Аркадьевна Добролюбова-Черникова.
— Вы актриса?
— Нет, я просто так… Полина… а актеры! может быть, мы все актеры…
— Да это конечно, как посмотреть.
Полина Аркадьевна, конечно, не преминула в тот же день расспросить у Ираиды относительно Полаузовых. От нее она узнала, что это семейство, состоявшее из вдовы и двух детей, действительно, одно из самых близких к ним соседей, причем находятся с Царевскими в самых дружественных отношениях.
— Я совсем не знаю, почему я об них как-то позабыла… Они ко мне и в Петербурге иногда заходят, а теперь, конечно, раз они приехали, на днях посетят нас. Вот вам будет маленькое развлечение. К сожалению, только люди-то они для вас не совсем подходящие, ну, да ведь в деревне таких безумцев, с какими вы привыкли обращаться в Петербурге, не скоро найдешь.
— Что вы, милая Правда Львовна! будто я уж и не умею обращаться с простыми людьми? притом часто бывает, что в людях есть известные задатки, но они не имели случая выказаться.
— Ну, в Полаузовых, пожалуй, таких задатков, какие вы имеете в виду, не найдется, и притом вы не думайте, что это какие-нибудь медведи… Это люди не столько простые, сколько очень установившиеся, добросовестные и строгие… Хотя, пожалуй, в Сонечке и есть некоторые уязвимые черты…
— Какие же черты?
— Что же я вам буду все рассказывать? вот познакомитесь, сами и рассмотрите, вам будет занятие. Я ведь все-таки хозяйка и должна заботиться о ваших развлечениях, потому ничего и не скажу. Да и потом, может быть, это мне так кажется… никакой достоверности я не имею.
— Она молодая, эта Сонечка?
— Да. Т. е. так, ей лет двадцать, Панкратий моложе.
— И хорошенькая? — Это зависит от минуты… Иногда почти красавица, иногда совсем дурнушка… Если б не эти черты, о которых я вам сейчас не скажу, — была бы барышня как барышня.
Глава 3
На балконе стояла маленькая, веселая старушка. Она смотрела из-под руки на дорогу, по которой в облаке пыли приближался экипаж с бубенчиками. Около нее стояла как раз та Соня Полаузова, которая, по словам Ираиды Львовны, имела какие-то черты. Но эти черты и действительно не бросались с первого взгляда, и даже утверждение, что она бывает то красавицей, то дурнушкой, показалось бы всякому преувеличенным, потому что она производила впечатление ни красивой, ни некрасивой, ни низенькой, ни слишком высокой, ни худой, ни толстой, ни румяной, ни бледной. Она казалась до досады обыкновенной. Скорее всего, курсистка, а может быть, и телефонная барышня. Она, впрочем, уже пятый год была
