— Этого никто не знает. И я не знаю. Не видел.
Задавая еще несколько вопросов Шамилю об уларах (когда они линяют, что едят, да смотрел ли он когда-нибудь желудок), я ждал, не покажет ли Котлов Шамилю фотографию сумки. Но он этого не сделал. С того самого момента, как выяснилось, что улар убит Шамилем, на языке у меня вертелся вопрос о сумке, но я так и не сумел его задать. Поскольку Андрей продолжал молчать, я спросил Шамиля:
— Ты Колю Кораблева знаешь?
— Гитариста, что ли? Знаю.
— Они вроде с Абдуллой друзья?
Шамиль насторожился. Посмотрел недоуменно на меня, на углубившегося в чтение Котлова.
— Какие друзья... — скривился Шамиль. — Играет он у него. Абдулла меня за ним посылал.
— И ты с ними был?
— Меня не приглашают, — усмехнулся Шамиль. — Если только баню топить, тогда поднесут. А то и так...
— А кто там бывает?
Шамиль насупился и посмотрел на меня с неудовольствием.
— Откуда я знаю?! Ты мне рупь дай. Что мне твой чай?!
— Лет десять назад я был у них дома, — сказал я, когда Шамиль ушел. — У него четыре брата и замечательный, мудрый старик. Пастухи они. Спускались домой по двое на праздники. На него я и попал. Пели, танцевали, пили в меру. Прекрасные люди, трудяги, честные, открытые, правда, горячие. Соблюдение обычаев и традиций, религиозность, уважение к старшим — вот на чем они держались.
— Не думаю, что, убив улара внизу, они несли его на гребень в сумке, а не в рюкзаке, — не слушал меня Андрей. — Птица ведь большая?
— С гуся.
— В рюкзаке, конечно, несли. А потом рюкзак, видимо, понадобился и улара переложили в сумку. Надо было навести его... Тяжело ли тащить, сколько весил?.. Ну ничего, мы и так немало узнали.
Отпечатков пальцев Голубева в квартире Васильевой предположительно нет. Утверждать это без экспертизы не могу, — перешел Андрей к другой теме. — Теперь этот самый Толик. Личное дело его довольно любопытно. — Котлов полез в стол, вытащил папку личных дел и нашел нужное. — Хударов Анатолий Эдуардович, родился в Ташкенте в 1952 году. Образование специальное среднее — электрик. Трудовой книжки нет. По личной карточке учета кадров работал электромонтером и сварщиком в различных организациях Ташкента, Калининграда, Грозного, Миасса. Вот как его носило.
— Женат? — спросил я.
— По карточке — холост. Как его приняли без трудовой книжки? Это мы узнаем. А пока нужны отпечатки пальцев. В столовой он не питается, надо идти в бар. — Андрей взял стакан Шамиля всеми пятью пальцами за край и поставил его на подоконник. — А пока допросим Кораблевых. Найдите их, Саша, и приведите прямо сейчас.
А Кораблевы пели. Комната их была набита лыжниками до отказа, дверь в коридор открыта, и в нем сидели на полу у стен парни и девушки в спортивных костюмах. Слушали благоговейно, никто не разговаривал, а лица у девушек были мечтательными и умиленными.
Странное дело, за четверть века, что я в горах, я не слышал здесь ни разу ни одной из тех бесчисленных песен, которые с утра и до вечера обрушиваются на нас по радиостанции «Маяк». Песни радио, как бабочки-однодневки, не успев родиться, тут же и умирают, их не поют. А что поют? Так называемые самодеятельные песни. Как будто профессиональные композиторы и поэты должны бы создавать более художественные произведения, чем любители-дилетанты, а на деле оказывается, что их искусство никому не нужно.
Самодеятельные песни — удивительный феномен нашего времени. Появились они в конце 50-х годов. После XX съезда произошел перелом в сознании поколения, родившегося в 30-х годах. Раньше все песни пелись с местоимением «мы»: «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью...», «Мы молодые строители страны...» Потом — война. В войну что от себя, что от всех было одно и то же. Мы пели «Священную войну». Но вот наступило другое время. И тогда возник интерес к человеческой личности. Впервые местоимение «я» прозвучало под гитару из уст Булата Окуджавы. Есть в этом, пожалуй, и другая сторона дела. Пошлые, набившие оскомину слова песенок типа: «Мишка, Мишка, где твоя улыбка...» — перестали радовать людей. Устали люди и от военных песен. Возникло противоречие между официальной эстрадой и тем, что человек чувствует и чем живет. Стали придумывать песни люди различных профессий и петь песни на стихи запрещенных некогда поэтов. Произошел настоящий взрыв.
Лидерами этого движения были все же профессионалы, никуда от этого не уйти. Но творчество их было неофициальным и распространялось через магнитофонные записи. Явление неуправляемое. Его не остановишь. Кто эти лидеры? Булат Окуджава, Юрий Визбор, Новелла Матвеева, Александр Галич, Юлий Ким и, наконец, Владимир Высоцкий. Они были первоклассными авторами своих песен. Визбор — самый популярный песенник в среде альпинистов, туристов и горнолыжников, ставших очень многочисленными. Он дал основу песенной романтике, в этом никто и никогда его не заменит. Резкая критика и социальный гротеск — Галич, глубокая лирика — Окуджава, Александр Грин в юбке — Матвеева, театр и сатира — Ким. И все они разные. Образовалась целая палитра художников, людей, поющих под гитару свои стихи. И конечно, вершиной авторской песни стал Владимир Высоцкий. Он сделался национальным героем, его канонизировали, превратили в предмет массовой культуры. Он стал кичем. Появились и подражатели типа Розенбаума, но они ничего не могут уже, они бесплодны, ибо не стали выразителями времени.
Другие барды и менестрели пели свои песни на чужие стихи, стали петь Есенина, Рубцова, Ахматову, Гумилева, Цветаеву. В таких песнях отражался уже образ жизни, вкусы, миропонимание. Стали появляться «свои» и «чужие». Одни поют Есенина и Рубцова, а другие, скажем Никитины, — Давида Самойлова и Мориц. За первоклассными авторскими песнями пошли вторые, третьи, четвертые... Их много. А в последнее время, рядом с появившимися «фанатами», «металлистами» и «неофашистами», самодеятельная песня, ранее неуправляемая и потому нежелательная, стала явлением правого порядка. По сравнению с этой появившейся швалью она несет в себе определенную духовность. В ней всегда звучит честная интонация, нет лжи.
Появились КСП — клубы самодеятельной песни. Когда начали устраивать их слеты, то собиралось, например, на Волге, больше ста тысяч человек. Всего же в этих клубах по официальной статистике состоит около трех миллионов человек.
И все же... и все же пик самодеятельной песни приходился на семидесятые годы. Что пели эти молодые ребята? Да все тех же Визбора, Окуджаву, Городницкого, Аду Якушеву и Высоцкого.
Как я мог прервать это священнодействие? С трудом пробравшись к Николаю, я шепнул ему на ухо, что, когда они кончат, пусть зайдут ко мне. Оба и обязательно сегодня. Вызывает. Вскоре они пришли, видно, стало от моего известия не до песен.
Дурацкое было у меня положение: вроде бы я тут и ни при чем, но допрос происходит в моей комнате, в моем присутствии, и тем самым я становлюсь как бы сообщником следователя. Допрашивал Котлов их поодиночке. Сначала вызвал Лену.
Котлов представился, хотя и допрашивал уже Леночку в Москве, показал свое удостоверение МУРа и сказал, что она вызвана на допрос в качестве свидетеля. Бедная Лена краснела и покрывалась пятнами, она женщина нервная, хотя и довольно спортивная. Ростом она невелика и худенькая такая, миниатюрная.
После того как Котлов предупредил ее об ответственности за ложные показания и после опроса по ее
