прыгать в воду, плыть. Однако не тут-то было. Наскочили на нас немецкие катера, стали вылавливать... Так я в плену оказался. Прямо из водички... А осенью прошлого года привезли вот в Рим.
Николай замолчал, задумался.
— Расскажи-ка, брат, что-нибудь еще, — попросил Алексей.
— Вот, понимаешь, какая штука: уже несколько дней у меня не выходит из головы — где я слышал про эту тюрьму? Вспоминал, вспоминал и вот, знаешь, сейчас вспомнил...
— Ну и где же ты слышал?
— Да все на том же полуострове Ханко. Подружился я там с одним уральцем. Звали его Анатолием. Хороший был парень. Грамотный, речистый.
— Почему был? Убили, что ли?
Николай немного помолчал.
— Все расскажу, не перебивай... Он однажды сказал мне: «Эх, Коля, кабы не эта проклятая война, я бы сейчас в юридическом институте лекции читал». В августе он должен был защищать кандидатскую диссертацию. И знаешь, тема какая была? История фашистских тюрем. Он говорил, что тема здорово интересная. Тут и германская тюрьма — Моабит, румынская — Дофтана, итальянская — Реджина Чёли (это наша, значит, с тобой), польская — Висла, венгерская — Скала. И другие, я уж не помню. Материал трудно было разыскивать. По крупицам парень собирал.
«Кому нужна их история?» — спросил я. А он говорит: «Что ты, Николай! Сколько злодеяний сотворили фашисты в этих тюрьмах! Это нужно знать, чтобы потом спросить с них по большому счету. Да и потомкам нужно знать — что такое фашизм». В юридических институтах даже преподают тюремоведение как отдельную дисциплину. Понял? В свое время, оказывается, проходили даже международные тюремные конгрессы. Один из них, четвертый, что ли, организовывали в конце прошлого века в Петербурге. Сам Александр III со своими министрами на открытии присутствовал. Во как!
И, понимаешь, все чин чином устроили, даже международную тюремную выставку. Каждая страна показывала изделия, которые изготовляли арестанты, и предметы из обстановки тюрем. Итальянцы, скажем, представили модель одиночной камеры. Я вот сейчас подумал: а вдруг — той самой, в которой мы с тобой сейчас сидим. А?.. И была на выставке модель всей тюрьмы Реджина Чёлн. И изделия из этой тюрьмы: обмундирование тюремное, ботинки, скульптуры разные, мадонны.
— Неужели и мадонны делались в Реджина Чёли? — с усмешкой спросил Кубышкин.
— А что ты думаешь, — усмехнулся и Остапенко, — это, брат, превосходно уживается: пытки и молитвы, иконы и тюрьмы. Этот вот, — он ткнул в распятие Христа, — чего тут пялится?..
Ну, конечно, когда я слушал Анатолия, мне и в голову не приходило, что придется самому в тюрьме сидеть, да еще в такой знаменитой. Звал бы — побольше выспросил... Дня через три после этого попали мы под бомбежку и погиб Анатолий. Способный парень был! Наверняка бы стал профессором...
Под покровом ночи
Алексей и Николай установили, что Анджело Галафати сидит внизу, в отдельной камере. Пробовали перестукиваться с ним — ничего не вышло.
Они не знали, что в это самое время Пьетро Кох избивал их друга резиновой дубинкой. Рука у садиста заныла в плече, он отшвырнул дубинку и сквозь зубы процедил:
— Воды!
Неподвижного Галафати облили из ведра. Вода, стекая на пол, стала розовой. Кох приподнял голову своей жертвы за волосы:
— Ты скажешь, наконец, где ваша главная явка?
Галафати в ответ запел гимн Гарибальди. Он пел дрожащим хрипловатым голосом, а сам поднимался, медленно поднимался с пола и наконец встал, гордо закинув голову.
— Замолчать! — орал Кох, а Галафати пел.
— Ты скажешь! Ты скажешь! — в исступлении закричал фашист. Ударом кулака в спину он изо всей силы толкнул Галафати в соседнюю комнату и крикнул: — Вот как мы поступаем с тем, кто борется с армией фюрера!
В слабом свете маленькой электрической лампочки Галафати увидел человека, подвешенного за подбородок на ржавый железный крюк, свисавший с потолка. На груди жертвы была вырезана пятиконечная звезда, лицо обезображено. Галафати узнал этого человека. Костанцо Эбат, подполковник артиллерии из партизанского отряда «Неаполь», действовавшего в Риме и в провинции Лацио.
Перед глазами поплыли красные круги... Галафати стоял, покачиваясь, легкая дрожь пробегала по телу. Собрав последние силы, он повернулся к Коху.
Кровавый плевок ударил в лицо палача.
Кох выдернул из кармана платок, вытер лицо. На белоснежной ткани осталось красное пятно. Смяв и отбросив платок, Кох потянулся за резиновой дубинкой...
Сколько хлопот причинил ему этот молчаливый упрямец Галафати! Сколько раз он, Пьетро Кох, униженно просил начальство продлить срок поисков неуловимого коммуниста. Иногда казалось, что ловушка захлопнулась, в густо расставленные сети попадали многие патриоты, но Галафати, целый и невредимый, оказывался на свободе.
И вот, наконец, удача! Пьетро Кох был просто счастлив: Мария Баканти поверила ему и дала адрес Галафати — того, кого он так долго и тщетно искал, из-за кого рисковал своей карьерой. Кох безмерно радовался своей удаче.
Но Галафати — с виду простой и хилый — оказался железным. Он не произнес ни слова, даже ни разу не взглянул на Коха, а брезгливо отворачивался или просто закрывал глаза.
Кох был старым агентом итальянской разведки. Немец по отцу и итальянец по матери, он еще до нападения фашистской Германии на Советский Союз был послан в Берлин для прохождения особого инструктажа. Был принят там, как свой человек. В гестапо разъяснили, чего от него ждут и чем ему предстоит заниматься, когда Италия начнет войну с Россией. За заслуги перед немецким фашизмом Коха наградили золотым значком почетного члена нацистской партии и железным крестом 1-ой степени. Возвратился он из Берлина, отрастив усики а-ля Гитлер.
Теперь этот фашист еще больше выслуживался перед немцами.
Когда подпольщики, работавшие в тюрьме, по просьбе Бессонного попытались передать дело Галафати «гауптштурмфюреру СС», Кох понял, что это может помешать его карьере, и заартачился.
— Я знаю, — твердил он, — что Галафати держит ключ ко многим тайнам. И может выдать даже тех, кого мы и не подозреваем.
Так сорвалась попытка вырвать отважного патриота из рук фашистского садиста.
Однажды ночью Кубышкин и Остапенко проснулись от страшных стонов и криков.
— Что там творится? — спросил Николай и тут же, подскочив к окну, подставил плечи. — Лезь!
Алексей дотянулся до окошка. Из него был виден краешек тюремной площади. Заключенные, голые по пояс, стояли в два ряда. Между ними расхаживали офицеры СС. Откуда-то, чтобы заглушить крики, неслась музыка.
— Галафати! — крикнул Алексей, увидев в толпе своего друга.
Галафати поднял голову. Едва ли он увидел Алексея. Скорее всего нет. Может быть, просто догадался... Во всяком случае он крикнул:
— Прощай, друг! Нас ведут на расстрел! Прощай!
Потом он сказал что-то стоящему рядом с ним заключенному, тот встрепенулся и тоже закричал:
— Я — русский! Прощайте! Привет Родине!
Но тут появились эсэсовцы, прикладами начали избивать заключенных, погнали к выходу. Алексей опустился на пол.
— Коля, это конец... Сейчас придут и за нами.
Друзья переглянулись. За дверью послышались гулкие шаги. Заскрипел замок, дверь широко
