У Алексея перехватило дыхание. Он перевел взгляд со своего портрета на портрет Галафати, потом на Иду, провел рукой по глазам. Мелькнула мысль: узнала ли его эта женщина?.. Нет, она не могла его узнать! Она не поверила бы тому, что могла увидеть сейчас своими глазами. Она не могла бы заставить себя подумать, что тот русский, который скрывался у них на квартире в роковую для ее мужа ночь, который нашел в их доме пристанище, оказался вдруг среди убийц мужа! Это было бы слишком жестоко!
Горячей ладонью Алексей вытер пот, выступивший на лице.
Траурная процессия осталась позади. В душе Алексея продолжал бушевать вихрь самых противоречивых чувств, и к горлу все время подкатывался горький колючий комок. Перед глазами стояла жена Галафати и эти портреты... Почему же его портрет несут вместе с портретами тех, кто погиб в Ардеатинских пещерах? Ведь он остался жив!
Алексей еще раз оглянулся и вспомнил того русского товарища, которого повели тогда на расстрел вместе с Галафати. Значит, жена Галафати считает, что вместе с ее мужем погиб в ту страшную ночь и Кубышкин...
Городские улицы заметно расширились, и движение ускорилось. Навстречу одна за другой мчались машины. Все они до отказа были набиты американскими солдатами в кожаных куртках и комбинезонах. Солдаты вели себя шумно, оживленно, словно ехали на праздник. Они смеялись, горланили песни, а проезжая мимо пленных, кричали: «Гитлер капут!» Да, они вели себя, как победители.
«Студебеккеры» шли в Неаполь по новой Аппиевой дороге, вдоль побережья, через Альбано, Велетри, Чистерну, Террачину. Временами узкая полоска шоссе идет прямо как стрела, временами вьется по горным склонам. Кое-где виднеются высокие пирамиды вырубленного камня, небольшие белые плиты строительного материала. Это дорога — свидетельница боев. Именно здесь, недалеко от нее, происходили недолгие стычки на плацдарме у Анцио. Эти-то стычки союзники и пытались выдать за «решающие», «имеющие большое стратегическое значение».
В районе города Террачина дорога подходит к широкому простору бирюзового моря. Берег покрыт сыпучим, чистым песком. Бесшумные волны постоянно промывают его, образуя белую полосу прибоя. Виднеются рыбачьи лодки и расставленные в море сети.
Километров за тридцать до Неаполя у автомашины, на которой ехал Кубышкин, заглох мотор. Пришлось остановиться на окраине какой-то деревушки. Остальные машины ушли вперед. Была уже глубокая ночь. Бледный молочный свет луны омывал серые стены низких домов и сливался с огнями деревенской траттории, к дверям которой была прибита увядшая ветка сливы — примета итальянского кабачка, таверны.
Военнопленным разрешили сойти с машины. Кубышкин стал наблюдать за негром, копошившимся в моторе. Американец, ехавший в кабине, перехватил этот взгляд. Он подошел к Алексею, небрежно похлопал его по спине и спросил на ломаном итальянском языке:
— Ты что, разбираешься в моторе?
— Немного, — ответил Алексей.
Американец отошел от Кубышкина и заговорил с немцами. Это был человек мощного телосложения, уже немолодой — в висках густо серебрилась седина. У него было крупное лицо с прямым носом.
Поговорив с немцами, американец снова подошел к Алексею и коротко спросил:
— Немец?
— Русский, — ответил Алексей.
Брови американца полезли вверх.
— О-о, земляк! — восторженно воскликнул он на чистом русском языке и обнял Кубышкина за плечи. — Черт побери! Вот так встреча!
— Вы тоже русский?
— Ну да! — американец вынул пачку сигарет и протянул ее Алексею. — Мой отец жил в России, а теперь мы в Америке...
— Урал! Урал!.. — глубоко затягиваясь и выпуская клубы дыма, говорил он. — Черт побери! Как бы я хотел увидеть сейчас русскую природу... Но! Конечно, одними русскими березами сыт не будешь, это ясно... Что-то надо еще... Н-да-а!
Алексей промолчал.
А «земляк» продолжал:
— Оно, конечно, родная земля, милые сердцу поля, долины, горы... Но жить все-таки надо по- человечески, земляк! Жить надо так, как живут в Америке. Не бывал ни разу? Не приходилось? Э-э, напрасно! Много, много теряешь!
За колючей проволокой
Вскоре Алексея вместе с пленными немцами перевели в окрестности Неаполя. Здесь, в районе монастыря Камальбулов, он снова оказался за колючей проволокой. Только на этот раз — у союзников.
Взяли отпечатки пальцев правой руки, несколько раз фотографировали, заставляли заполнить подробную анкету, на которой сверху была оттиснута надпись: «Вашингтон».
Улицы Неаполя были полны американских солдат и матросов, ко многим из них уже приехали семьи. Американцы заняли лучшие гостиницы и жилые дома. По улицам с бешеной скоростью проносились их военные машины с белой звездочкой на борту. Повсюду виднелись надписи на английском языке. По набережной небольшими группами шатались пьяные «джи» (так называли итальянцы американских солдат). Здесь они охотно встречались с проститутками и спекулянтами. На дверях некоторых кино и театров появились надписи: «Вход только для военнослужащих союзных войск». В городе начались аресты патриотов, которые вопреки приказам англо-американского командования взяли в дни оккупации в руки оружие, чтобы расправиться с фашистами.
Четыре месяца Алексей томился за колючей проволокой вместе с гитлеровцами. Эти немецкие вояки, взятые в плен в Италии, не были на Восточном фронте, не нюхали настоящей войны. Как-то толстощекий немец, глуповато моргая белесыми ресницами, спросил Кубышкина:
— Вот ты русский, а почему на твоей голове нет рогов? Я знаю, у всех русских на голове рога.
Кубышкин пригнулся:
— Пощупай!
Немец протянул было руку, но Алексей так боднул его в живот, что тот отлетел в сторону. Вокруг засмеялись. Кто-то сказал:
— У тебя, Фриц, нет мозгов. Это всем ясно и без осмотра.
Фриц ошалело смотрел на Алексея и ничего не понимал. Ведь ему говорили, что русские когда-то ходили в буденовках только потому, что прикрывали этими шлемами рога!
Сидеть в одном лагере с подобными типами было тяжело. Алексей написал несколько протестов на имя англо-американского командования, требуя немедленной отправки в Советский Союз. Но ни англичане, ни американцы не торопились отправлять его на родину.
Однажды Кубышкин после обеда курил возле столовой. К нему расслабленной походкой подошел «земляк». В зубах — сигарета.
— Хелло! Нет ли огонька?
Кубышкин дал прикурить. Уходя, «земляк» сказал:
— Заходи завтра вечерком ко мне в автогараж. Поможешь отремонтировать лодочный мотор.
Гараж располагался здесь же, на территории лагеря. И на другой день Кубышкин отправился туда.
Роберт Гарисон — так звали «земляка» — встретил его как старого знакомого. Угостил гаванской сигарой и принялся расспрашивать о здоровье, о письмах, отправленных в Россию. Потом они вместе пошли ремонтировать лодочный мотор. Гарисон был в коротких штанах и в рубашке с открытым воротом. Цветная ленточка на груди означала, что за службу в отдаленных местах он получил орден.
Ремонт был небольшой. Все это время «земляк» рассказывал о себе. Из его слов Кубышкин узнал, что
