огромная стена тепляка стала медленно клониться к земле и, достигнув критического угла, с грохотом и треском рухнула на землю. Марфа вместе со всеми бросилась грузить на машины доски и фибролит.
К трем часам ночи здание освободили от лохмотьев зимней одежды.
Слух о том, что «Дворец Советов» закончили, в мгновение ока пронесся по всем дистанциям метрополитена. Рабочие со всех концов города стекались на Гоголевский бульвар, и Марфа совсем не удивилась, когда услышала, как Михаил окликает ее.
Они стояли рядом, глядя, как первые лучи холодного зимнего солнца освещают легкое полукруглое здание.
– Красота-то какая, – прошептала Марфа.
Михаил обнял ее за плечи.
Все новые и новые люди подходили к ним. Девочки и хлопцы из Марфиной бригады, Ермаков, Сидоренко, Осипов, проходчики, укладчики, мраморщики. Площадь постепенно заполнялась людьми, все больше и больше становилось обычных москвичей, студентов, рабочих, красноармейцев.
Вдруг толпа зааплодировала и закричала. Это председатель Моссовета товарищ Булганин приехал поздравить рабочих шестой дистанции. Он лично хотел пожать руки передовым работницам, и начальник дистанции потащил Марфу ему навстречу.
– Миша, – закричала она, – я сейчас вернусь, не уходи!
Но какое там – вернусь! Разве найдешь кого-нибудь в такой толпе! Уже давно уехал товарищ Булганин, а люди все не расходились. Марфа стала выбираться, но вдруг совсем рядом она услышала знакомый голос, неспокойный и радостный:
– Это только начало! Мы победим природу, растопим полярные льды, всюду построим дворцы для рабочих людей! Мы окружим материки теплыми течениями, мы заставим ледовитые океаны вырабатывать миллиарды киловатт электричества, мы вырастим деревья вышиной в километр…
– Здравствуй, Митя, – сказала Марфа, и Дмитрий тут же бросился к ней и расцеловал в обе щеки.
– Праздник, какой праздник! – повторял он.
Держась за руки и помогая друг другу, они выбрались из толпы.
– Миша тоже здесь, – сказала Марфа. – Давай подождем, может, он нас увидит.
– Да, да, – восторженно продолжал Дмитрий. – Давай, давай будем стоять здесь. Ведь ты знаешь, там, на Гражданской, я мог только мечтать, что мы доживем до такого! Что снесут церкви, построят народные дворцы, что наша страна будет могучей и великой!
Марфа улыбнулась широко и радостно, а потом спросила:
– Как у тебя дела? Миша говорил, у тебя были неприятности в магазине.
Дмитрий порывисто обнял ее:
– Милая Марфа! Разве Миша не сказал тебе? Все, я там больше не работаю. Возвращаюсь в строй. Есть еще порох в пороховницах! Через неделю выдвигаюсь на Дальний Восток.
– А недостача? – совсем тихо спросила Марфа. – Ты нашел деньги?
– Да ты ничего не знаешь! – воскликнул Дмитрий изумленно. – Мишка же мне помог, принес деньги, и я положил их в кассу. Но я обещал отдать, ты не волнуйся, я из части все пришлю. Вот ведь Мишка какой, даже тебе не похвастался! А он ведь спас меня! – и Дмитрий восторженно покачал головой.
Когда Марфа вернулась в маленькую комнату общежития, Михаил был уже там. Марфа уткнулась лицом в его большие ладони, в родной запах подземной пыли, цемента и металла, пота и мужского тела. Вот только на пальце мужа не было привычного кольца…
Через полчаса Михаил лежал на узкой кровати и смотрел, как Марфа, все еще неодетая, пытается разжечь примус. У нее было красивое тело молодой рабочей женщины.
– Керосин кончился, – сказала она и присела на кровать. Взяв мужа за руку, погладила осиротевший палец. – Ведь Митя – твой друг, правильно? Ты ведь не мог поступить иначе?
– Да, – кивнул Михаил, серьезно и сосредоточенно, – вот только как-то непривычно, все время я чувствую, что кольца нет. Палец как будто голый.
И тогда Марфа молча сняла материнское кольцо с указательного пальца и протянула мужу.
– Попробуй, – сказала она.
Михаил улыбнулся – слишком велика была разница между старинным золотым украшением и дешевой деревенской безделушкой, – но потом бережно взял кольцо из рук Марфы и надел.
– Как влитое, – сказал он. – Я буду считать, что наши два кольца превратились в одно, хорошо?
– Конечно, – ответила Марфа.
Она снова залезла под одеяло и замерла, прижавшись к Михаилу.
– Ты знаешь, – сказал он, – я там, на площади, все время думал об отце. Жалко, что он не дожил. Ему бы все это понравилось. Подземный город, метро, мраморные своды, толпы людей на улицах. Он тогда думал: настал конец света, новый всемирный потоп. Надо ласты себе отрастить, стать подводным жителем – он потому и послал меня на рабфак. Думал: настало новое Средневековье, варварство, конец наук и искусств. Не будет больше ни театров, ни дворцов. А оказалось – это только начало, нет никакого потопа, просто сильный дождь, весенний ливень. Можно закрыться зонтиком, переждать, потом жить дальше. Пожениться, детей завести, потом внуков. Жить честно, достойно, хорошо. Будто ничего не случилось. Я думаю, если бы отец знал, что так будет, он бы не умер тогда, в двадцать девятом.
Голос Михаила прерывается.
– Мне его очень не хватает, почти всегда, все время, – и Марфа понимает, что Михаил плачет. И тогда она садится в кровати, кладет голову мужа себе на грудь и начинает укачивать, как младенца. Сквозь всхлипы он говорит: – Спасибо, спасибо, и мне хорошо, только когда я с тобой, и я не знаю, что бы я делал без тебя, – и множество других слов, которые говорят, когда любят, и которые предназначены только любимым.
Скоро они уснут, уснут уставшие от ночной работы и любовных объятий, уснут, прижимаясь друг к другу, чувствуя во сне тепло другого тела, вдыхая запахи великой стройки и своей любви, – и даже во сне Михаил нет-нет да потрогает большим пальцем свое новое кольцо, постепенно к нему привыкая.
Через много лет он и сам забудет, чье кольцо носит на пальце, будет говорить детям и внукам про надпись на санскрите, рассказывать, что кольцо досталось от отца, математика и лингвиста. Незадолго до смерти он отдаст кольцо Никите, и в конце концов оно как влитое обнимет палец Ани-Эльвиры. Но все это – через семьдесят лет, а сейчас Михаил спит, обняв жену, и слезы высыхают у него на глазах. Он спит, и ему снятся миллионы людей, они входят в мраморные вестибюли метро, заполняют просторные поезда, идут на работу и учебу, спешат навстречу счастью. Конечно, что такое счастье – каждый понимает по-своему, но все вместе люди понимают и знают: надо честно жить, много трудиться, крепко любить и беречь этот огромный счастливый город, который зовется Москвой.
103. Жертвоприношение
У каждого рода – свои секретные владения, потайные места, о которых не знают чужаки. Здесь можно зализать раны и собраться с силами. Здесь пространство податливо, а время неспешно. Здесь – точка покоя и поле битвы, центр циклона и эпицентр взрыва.
Наше фамильное имение – скрытый в дремучей чаще темный лесной водоем. Только мы находим дорогу сюда, только мы знаем его темный вкус, только мы плаваем в этих водах, погружаемся на дно, вызываем подводных жителей. Это наше семейное умение, это у нас в крови, в нашей крови, темной, как ночная озерная вода, в нашей крови, что мельничным колесом шумит в висках.
Тайное убежище, лесное урочище, семейное сокровище. Иногда – озеро, иногда – запруда, иногда – омут. Темная вода, мельничное колесо, гнилые коряги на дне.
Мы приходили сюда поодиночке. Сегодня мы впервые встретились здесь.
Мы смотрим на отражение наших лиц в черном зеркале, подернутом рябью, мы втягиваем ноздрями затхлый влажный воздух, мы оглядываемся по сторонам, словно в первый раз.
Лес стоит вокруг зубчатой стеной, еловым частоколом возвышается за нашими спинами. Круглый диск луны висит в небе, повторяет очертания озера у наших ног.
– Добрый день, – говорит Аня.
– Привет, – откликается Никита.
– Hi, – машет рукой Мореухов.
Мы – маленькие дети в дремучем лесу вечности. Два Ганса и одна Гретель.
