Да-да. А ты меня не замечал, продолжает она. А сейчас я иногда думаю: а что, если бы я тебя все-таки соблазнила? У нас был бы роман и мы бы поженились. Курсе на третьем.
На третьем курсе Жене было столько же лет, сколько Ирке сейчас. Она трахалась с Сидором двумя этажами выше, а мы с Онтипенко сидели, прислушиваясь к ее стонам, делая вид, что просто пьяно молчим.
Женька смотрит на меня, словно ждет ответа – что было бы, если б мы поженились? – а потом говорит: это был бы пиздец.
Я смеюсь в ответ, Женя тоже улыбается. Замечаю, что мои пальцы отбивают привычную чечетку по тусклой поверхности стола.
То есть ты чудесный, и милый, и замечательный, и действительно мой близкий друг, говорит Женя, но не могу представить, как я могу с тобой спать. И то же самое с Ромкой, но по-другому. Не в смысле «спать», спать с ним вполне можно, нет. В смысле исполнения желаний. Некоторым желаниям лучше не сбываться – когда они сбываются, будто закрывается какая-то дверь, понимаешь?
Я киваю. Вероятно, на мгновение у меня становится лицо как у Ирки, потому что Женя говорит: ничего ты не понимаешь, мужчинам такое трудно понять. Но если бы у меня был цветик-семицветик, я бы попросила все назад. Чтобы ни брака, ни машины, ни дачи.
Что попросил бы я? Я не женат, дачи у меня нет, квартиру и машину я бы оставил. Наверное, я ничего не стал бы менять – может, только уничтожил бы этот зазор, между молнией и громом, между мыслью и действием.
Я вытягиваю из букета искусственных цветов стебель с полураскрывшимся пластмассовым бутоном, обрываю все лепестки, кроме трех и протягиваю Женьке покалеченный цветок. Давай, говорю я.
Женя пожимает плечами, затем бормочет скороговоркой летилетилепесток, дернув, отделяет пластиковый обрывок от черенка и бросает на пол: вели, чтобы все вернулось назад.
Что попросил бы я? Уничтожить зазор между молнией и громом, между тридцатилетней Женей и двадцатилетней Иркой, между мной, который сидит в «Хинкальной», и мной, который на ступеньках черного хода прислушивается к стонам двумя этажами выше. Десять лет спустя я понимаю, как безумно хотел ее тогда. Как хочу до сих пор.
Прекратите мусорить, кричит из-за стойки буфетчица, пришли, ничего не съели, а цветы ломают.
Пойдем отсюда, говорит Женя.
Иногда хочется, говорю я, вставая, позвонить владельцам и велеть выгнать эту идиотку. Я могу так сказать, что выгонят, я умею. Но не буду. Вот у нас всегда и будет совок.
Что попросил бы я? Уничтожить зазор между желанием – и его осознанием. Десять лет требуется, чтобы понять: ты влюблен в свою одноклассницу. Не любишь, нет, любовь – слишком громкое слово. Просто – влюблен. Просто хотел бы провести с ней ночь или хотя бы несколько часов – так, чтобы узнать, какого цвета становятся ее рыжие волосы, когда она занимается сексом. Не такое уж серьезное желание – но десять лет все-таки многовато для зазора между желанием и осознанием.
Рыжая Ирка – только способ заполнить этот зазор. Лицом, ногами, грудью, телом. Весьма дорогое приспособление. Впрочем, не такое уж дорогое – если бы она знала, что работает машиной времени, обходилась бы мне еще дороже.
Дождь уже кончился. Мы выходим на улицу, влажный ветер треплет рыжие Женькины волосы.
Оторванный лепесток остается лежать на грязном полу «Хинкальной».
– Надо сходить за водкой, – непонятно кому сказал Роман. – Лучше всего похмеляться тем, что пил накануне.
Вчера он вырубился прямо на кухне. Метро уже не ходило, денег на такси Антон пожалел и лег в гостиной. Утром, спускаясь по лестнице, привычно думал: какая все-таки гадость алкоголь. Как можно продавать водку и запрещать траву? Алкогольное лобби, не иначе. Кто бы стал пить, если бы марихуана была законна и продавалась на каждом углу? Ни похмелья, ни запоев. Легалайз нужен не тем, кто курит, а тем, кто пьет. Только марихуана спасет алкоголика. Впрочем, говорят, еще калипсол хорошо помогает.
В метро перебирал все вещества, которые доводилось пробовать. Да, от перуанского Сан-Педро рвало, от калипсола начиналась тахикардия, под кислотой однажды примерещилось, что разучился дышать. Даже под травой пару раз вытошнило – вероятно, в неблагоприятные дни. На следующее утро иногда сонливость, иногда – беспричинное возбуждение, иногда – всё еще прет, но в четверть силы.
Вот еще был случай. Паша как-то съел три таблетки на каком-то рейве. Там, видимо, было больше спида, чем MDMA: он всю ночь танцевал и кусал себя за нижнюю губу. На следующий день глянул в зеркало – флюс на полщеки. Говорят, такое бывает с амфетаминов. Я слышал, в Англии девочки специально берут на рейв плюшевые игрушки: хочется чего покусать – суют в рот, так и танцуют с розовыми зайцами в зубах.
А иначе утром в зеркало страшно будет посмотреть.
Но все равно – похмелье гораздо страшнее.
Страшно хочется дунуть. Дома заныкан кропаль, жаль, через весь город надо ехать. Может, по дороге заскочить в книжный на Лубянке – говорят, появился новый том Кастанеды? Нормально, заеду. Тетрагидроканнабиол не вызывает зависимости, ни тебе ломок, ни похмелья. Можно домой не спешить, купить сначала книжку. Да и кропаль несерьезный, лучше бы домой не ехать, а позвонить дилеру Валере, взять у него грамма три… или даже стакан шишек.
К телефону Валера не подходит, может, на пейджер сбросить? А куда он мне перезвонит? Был бы я коммерсантом, дал бы номер сотового – но, похоже, коммерсанты ничего не понимают в веществах, значит, и сотовые им ни к чему. Разве что – кокаин покупать. Никогда не пробовал, кстати. Горский цитировал кого- то: кокаин – это способ, которым Бог показывает, что у тебя слишком много денег. Явно не мой drug of choice[4].
Ни ломок, ни похмелья. Я помню: существует множество оттенков зеленого, я умею радоваться им, гуляя по городу. Я помню: поезда в метро – словно чудовища, которые могут испугать или подарить силу. Даже то, что время проезда между станциями бесконечно растяжимо, а лица прохожих воистину прекрасны, я твердо знаю. Но сейчас память и знание абстрактны, словно прочитал в книге, а не испытал сам. Пустые,
