на имя Бредиус-Субботиной. Оказалось, Арнольд вызвал жену к умирающему отцу. Виген Нерсесян, ещё один давний знакомец-крымчанин И.С., заехавший поздравить любимого писателя в понедельник начавшейся «красной» недели, отвёз на своей машине плачущую О.А. на вокзал того же 22 апреля к вечернему поезду. Ольга дала слово, что вернётся немедленно после похорон.
У Ивана Сергеевича началось заболевание правого глаза, нервного происхождения — с кровоизлияниями, жаром; постоянное раздражение, которое будет безмерно мучить его до самого конца. Его не оставлял жар, первые ощущения его после отъезда О.А. разорваны и противоречивы.
22 апреля, едва в слезах второпях уехала О.А., он ещё ничего не понимает, он надеется, что всё не очень страшно.
— Солнце моё, я ослеплён. Два дня у меня в доме был дивный цветок, но и не у меня — какие-то люди, шумиха, трескотня необязательных слов вокруг тебя, вокруг моего тайно-бурного смятения!
Но неуверенность, не совсем осознаваемое отчаяние томит его:
— …Зачем ты привезла столько масла, а в какой день вернёшься — не сказала, не подготовила меня. Зачем ты оставила гульдены и франки, и мне пришлось посвящать Юлю, ибо я денег не коснусь, но мне так плохо, если меня не станет — чтоб отослала тебе.
Да, я истлеваю, я пропадаю, и мой кровавый глаз всё время плачет. Ну разве не сумасшествие — читать тебе Тютчева и Пушкина, будто ты сама не знаешь или как будто они могли встать на мою защиту.
Я так и не открыл тебе возле икон спрятанную от досужих глаз фотографию Оли, её прекрасное лицо в белых лилиях, а ведь мы с тобой, земные, должны были вместе увидеть нашу небесную. Я потерялся.
Ты спрашиваешь, что с глазом, не забудь протереть руки спиртом, вдруг это зараза. Я не знаю. Может быть, ты знаешь?..
Я ещё более одинок, чем прежде. Бытие стало совсем бессмысленным. Какое страданье — увидеть тебя и снова потерять. Я не могу и не стану жить без тебя!
Вспомни Лермонтова: «…и тихонько плачет он в пустыне». -
— Мой родной Ванёчек, живу беспокойством за тебя… 25-го хоронили отца. Арнольд убит… Брат Ара по многим наблюдениям постарается Ара оттереть и «объегорить». Прилёт гостей (рассмотрение завещания — Г.К.-Ч.) 21 мая…
Были ли у тебя Первушины?
Умоляю, напиши о себе… Как мне Париж стал мил. Ты в нём!!» -
Значит, в конце мая О.А. отпустят? Немного проясняются сроки её возвращения в Париж, уже легче.
— Моя нежная, моя светлая, как же я счастлив, что я не чужд тебе, теперь, когда ты увидала меня во всей моей неприглядности, когда я как бы себя утратил… я был не в себе уже с первого дня, с пятницы, я горел, меня выплёскивало желчью. Ты была светом, который мешал надвигавшейся тьме во мне. Но я не допускаю, чтобы ты видела мою жалкость. Я хотел бы остаться для тебя уверенно владеющим своим наружным бытиём, полным силы и власти в творческом труде, где я — стойкий, прибранный и приглядный, знающий…
…Ты прелестна. Ты — всё… -
Он писал то ясные, то отчаянные письма: он звал. Всё в нём теперь сосредоточилось на ожидании второй встречи.
Вторая встреча была предуведомлена письмецом от 3 мая: «Заказала билет на 7-е. Утром выезжаю, а вечером в 8 ч. уже в Париже. Надеюсь найти опять носильщика и добраться до тебя. Будь дома, а то куда же я денусь. Мама и Серёжа тебе кланяются. Очень спешу, прости».
7–8 мая (не совсем ясно по записям) они встретились снова.
11 июня она уедет из Парижа.
Больше месяца в Париже — срок немалый. Утром 11 июня они отправятся в метро на вокзал. Туда проводить О.А. приедет и Ксения Львовна с дочерью Натальей. Разумеется, он не готов к прощанию при свидетелях. Ольге Александровне частое присутствие посторонних и раньше, и теперь, повидимому, кажется необходимым соблюдением правил приличия?
В 4 часа всё того 11 июня он начинает сквозь досужий быт и помимо быта разговаривать с «Солнцем»:
— …Не хочу думать… Зачем увидел — так - тебя? И если нужно, чтобы всё моё во мне рухнуло, истаяло… — пусть, — я счастливый, единственный во всём мире, всё отдам, размету в себе, ото всего отвернусь и… окаменею — пусть! — только бы повторилось во мне, только бы было то, что было… а оно было. Как ты всё понимала там, в метро… твои глаза… Без тебя не могу… не живу. Не буду, не хочу… -
Итак, надо уверять, что «оно было»? Что было? Почему смятение не проходит, а разрастается в отчаяние?
В это же время 11 июня ему пишет Ольга, чего И.С. ещё не знает, но мы уже можем что-то сопоставить:
— Мой милый Ваня, мой карасик! Пишу из вагона… Почти не верю, что несусь в другую от тебя сторону. На бельгийской границе первый контроль, на голландской того пуще: обыскивали в кабине, разумеется, отдельно мужчин, отдельно женщин.
Цветы мои тебе уже передали? Гортензия долго стоять будет. Её, когда отцветёт, посади у Юли… Вот ты, верно, у стола своего, а меня и нету. Не могу подойти, как бы хотела… Целую, как умею. Оля. -
Один утверждает: «Только бы было то, что было, а оно было». И другая продолжает на чём-то настаивать — «Целую, как умею». Её в чём-то упрекнули?
12 июня, на другой день, в Шалвейке, О.А. пишет «обо всём, как всегда»: об отсутствии в поезде вагона-ресторана — угощала соседей вишнями Наты Первушиной. О «диких ценах на ягоды». О встрече с родственниками.
— …На перроне в Утрехте были Серёжа и Арнольд. Ждал автомобиль. Дома всё очень парадно. Мама веночком уложила розы вокруг моей тарелки… Оказывается, у Ивонина умерла жена. Малютка говорит по- французски, как-нибудь пристроится… -
Как?! Ведь О.А хотела усыновить ребёнка ещё не так давно… Офицера Ивонина, мыкавшегося во Франции с семьёй, они знали оба, Шмелёв иногда подбрасывал ему продукты из того, что ему присылали Ольга и Ильины… В чём же дело, почему «малютка как-нибудь пристроится» не ею?
Так пишут в двух случаях: ничего не чувствуя или чувствуя слишком много. Ей не по силам обвал событий? О.А. не находит, хотя ищет подходящий случаю тон для разговора. Она старается видеть себя со стороны и, как ей кажется, объективно. Но ей явно не по себе.
— Иван, мне за многое стыдно, но не за то, что кажется тебе. Вспоминаю твой глазик и плачу сама. Хоть бы Юля к тебе пришла. Или Меркулов. Пишу им сегодня же. -
За что именно — «многое»? Можно только строить предположения. А письмо Меркулову — это срочно?.. Ей хочется жить полноценной жизнью, как она её понимает. Там и жажда новостей, и боль, и недовольство собой. Ощущение тупика, несвободы. И вины. И всё же настаивание на своём.
