После ночевки в мрачном, как все прочие, штреке Миша почувствовал, что сходит с ума. Создатель был прав, начав с основного условия Бытия, - создав свет и отделив его от тьмы. Михаил шел вместе с остальными за Кротом по ненавистным коридорам этой самой большой в России тюрьмы и мечтал о свете. Не этом желтоватом, мутноватом, подслеповатом лучике фонаря, а большом чудесном свете земной поверхности, где можно совершенно великолепно бегать и ползать. Он мечтал о свете, который можно есть и пить полными глотками в бесконечной неутолимой жажде, как в хорошем сне. Просыпаться же в неразличимой тьме Подобно смерти. Он понуро шел, полз по новым шкуродерам и мечтал о пробуждении при помощи вечного горящего солнца, бьющего в глаза через щель в занавесках...
Пещера менялась так незаметно, точно они ходили по кругу. Из меток на стенах попадались теперь только кротовые жопы. Для того чтобы их увидеть, надо было напряженно вглядываться. Они указывали путь назад.
На одном из привалов Катя направила луч фонарика на такой значок и сообщила:
- Сто двадцать пятая жопа.
- Сто двадцать пять жоп они шли, сто двадцать пять жоп закатилось на западе, - отреагировал Шмидт.
- Дурак, - сказала Катя.
Дуя на ложку горячего горохового супа, Крот вдруг объявил тихо и многообещающе:
- Я хочу вам добра. Вывести на свет божий. Поэтому слушаться меня, что бы ни случилось.
Время измерялось усталостью, обедами, кротовыми жопами и сном. Путешественники в основном молчали. Саша упорно тащил свою гитару, но ни разу не прикоснулся к струнам. Так же ни разу он не уединился с Катей. Ожидание мутно светлеющего пятна, означающего выход из пещеры, превратилось в тупую мрачную надежду, как бывает при тупой головной боли, когда проглотишь таблетку аспирина и ждёшь, скоро ли она начнет действовать.
Очередной, что можно было бы по старой привычке назвать ночью, Мише приснилась живая иллюстрация из книжки, любимой в детстве. Эту книжку про первобытных людей написали и нарисовали два чеха Йозеф Аугуста и Зденек Буриан. Приснившаяся картинка называлась 'Крапинские людоеды'. Она оказалась живой и персонифицированной.
На выходе из пещеры горел костер. Удобно привалившись к камню, сидела осоловевшая волосатая Катя - страшно толстая и страшно беременная. Подле нее ползали, дико озираясь, несколько обезьяноподобных детенышей. Рябченко, низколобый, рыжебородый и противный, держал между колен череп Савельева без черепной крышки и алюминиевой ложкой выскребал остатки вкусных мозгов. Равиль обгладывал савельевские ребрышки, а сам Михаил чистил шомполом ружье. Стволом ружья служила савельевская берцовая кость, кривоватая, но крепкая. Тазовая и еще какие-то косточки поменьше составляли остальные части этого оружия. Стреляло ружье, естественно, костяшками пальцев. И любопытно, что, туго ворочая своими неандертальскими мозгами, Миша знал - первым из этого ружья будет убит именно он. Однако по врожденному обезьяньему инстинкту большую часть его дум занимали три вещи. Ему хотелось жрать, жрать, жрать. Трахать, трахать, трахать Катю. И убивать, убивать, убивать Васю, чтобы первому жрать вкусные мозги и трахать толстую женщину...
Господи! Он проснулся. То есть, как обычно, открыв глаза в кромешной тьме и еще не соображая, кончился сон или нет, а может, уже наступила смерть, он заплакал и заскрежетал зубами, сжевывая остатки ненависти.
Он вспомнил школьные годы. Вспомнил почему-то, как на истории сначала они с Савельевым и Катей Зотовой, потом и с Рябченко и Кашафутдиновым прикалывались в течение целого года. Когда учитель просил в конце урока задавать вопросы, они интересовались только одним: кто убил царевича Димитрия в Угличе? Бедный убиенный царевич и не предполагал, что послужит основой для их дружбы и хорошего настроения.
- Господи, - прошептал Михаил тихо-тихо, чтобы только один господь и услышал, - господи, только тебе видно все сквозь землю. Господи, не дай нам сойти с ума, господи, дай нам любовь и надежду. Господи, дай нам выйти на твой свет всем вместе.
Они шли и шли, и потом что-то случилось. Катя остановилась и, подломившись в коленках, уселась на холодный пол штрека.
- Ножки мои, ножки, - плаксиво запричитала она, вытянув ноги и потирая их, - ноженьки мои бедные, ноженьки мои стройные, ноженьки мои - никто вас не любит, никто вас не холит, хоть вы и такие хорошенькие, ноженьки мои дорогие, никто вас, бедненьких, в ванночке не моет, никто вас, несчастненьких, не бреет, туфельки на вас не обувает, ноженьки мои.
Остальные уселись, тупо слушая девичий бред.
- Свет, - вдруг очень буднично произнес Равиль.
- Что? - спросил Вася.
- Свет. Там.
- А ну-ка все погасите фонари, - скомандовал Рябченко.
Все погасили фонари. Мгновенно и привычно все окутала звонкая зловещая тишина, рассеиваемая только этими несчастными 'ноженьками моими бедными'. Из-за поворота штрека пробивался слабый-слабый свет. Оттуда не тянуло свежестью, ничто не намекало На упоительную яркость солнца, сочность голубого неба. Это был желтый искусственный свет.
- Что это значит? - сердито спросил Рябченко,. включив мощный фонарь на своей каске, и посмотрел на Крота.
- Ты словно чем-то недоволен? - усмехнулся Крот.
- Нет, ну-у... Что это за свет?
-Система Ада, товарищи, добро пожаловать, в Систему Ада.
Им всем послышалось, да, должно быть, это была слуховая галлюцинация, что где-то далеко-далеко вслед за торжественным Кротовым 'Добро пожаловать' грянул оркестр. И грянул что-то бравурное или величавое, типа 'Союз нерушимый'.
- Но что там светит?
- Вась, ты какой-то тупой, что ли, или нелюбопытный, - пожал плечами Крот.'- Сходи и посмотри.
Посмотреть они пошли все вместе. И не пошли, а чуть не побежали вместе с вещами.
- Ё... -только и вырвалось неопределенное междометие у кого-то из них, когда они увидели широкий, высокий, метров пять высотой, длинный и прямой штрек. Да какой там штрек - целый тоннель. По тоннелям положено чему-то ездить. Здесь же было пусто. Ровный утоптанный пол. По стенам, как в метро, тянулись налево и направо черные толстые кабели. Но главное - в потолке сквозь железные, довольно ржавые рассеиватели сочился неяркий электрический свет.
Люди стояли в проломе в стене, имея за спиной пару десятков километров пустого лабиринта, и вдруг тут - на тебе.
- Крот, откуда это электричество? - наконец первым обрел голос Саша.
- А черт его знает.
- Но куда мы попали? - спросил Василий.
- В ад, - не слишком буднично, но и не слишком весело объявил проводник. - Добро пожаловать в Систему Ада.
ГЛАВА 4
Когда они вошли в этот туннель, лампочки в котором были развешаны далеко не так аккуратно и равномерно, как показалось поначалу, когда они вошли в этот страшный освещенный туннель, Миша оглянулся на пролом в ровной стенке. Над проломом довольно высоко, без большой стремянки и не достанешь, просматривался бледный контур кротовой жопы.
Больше он этот знак не видел. Потом знак снился eму по ночам, как солнце.
Миша повернулся к своим товарищам. Их фигуры медленно, точно в глицерине, покачивались, перекрещенные тени безуспешно пытались оторваться от владельцев..
- Что это? - с трудом разжимая губы, хрипло выдавила из себя Катя. Мне плохо.
Она схватила за плечи зашатавшегося Сашу, как бы предлагая заняться любовью в зыбучих песках. Тяжелый плотный воздух, казалось, слоями оседал в легких и давил, давил к полу.
Василий чуть не со скрипом повернул голову к спасителю и проводнику.
- Крот, Крот... что это?
Тому тоже было плохо, возможно, хуже, чем другим. Его корежило, ломало. Даже в этом тусклом свете туннеля можно было разглядеть, что парень побледнел и его клочковатая борода встопорщилась.
- Пошли... за мной, - глухо проронил Крот. - Надо скорее пройти этот туннель. Дальше... легче. И погасите фонари, идиоты... Светло же.
- А тут не... - выговорил, задыхаясь Михаил, -погаснет? Это... не погаснет?
- А черт его... знает.
Они пошли направо. Пол был ровным, о таком во всех их предыдущих переходах, перелазах только бы и мечтать. Но воздух... По пояс в снегу еще, наверное, куда ни шло по сравнению с дорогой в прозрачном глицерине.
Рюкзаки мигом потяжелели вдвое. Сам того не осознавая, зачем он так делает, Миша ухватился за какой-то ремешок на клапане рюкзака идущего впереди Василия. Почувствовал, что идущий сзади сделал то же самое с его рюкзаком.
Пот заливал глаза от столь неожиданного и сильного напряжения. Уши заложило, как в падающем самолете. Песок и мелкие камешки под ногами не скрипели, не шуршали. Звук с сильным запозданием отдавался сзади, отчего казалось, что их стало больше. Звук шагов лениво змеился за этим караваном, бредущим куда?
Миша не удержался от ставшей здесь вредной привычки и посмотрел на часы - '8:31' непонятно, какой половины дня, и непонятно вообще, какого дня. Они шли от подземной реки Стикс с двумя ночевками или с одной? С четырьмя обедами или с двумя? Впрочем, неважно. Какая разница, если вот этот, нет следующий шаг будет последним. Он упадет - и всё.
Хоть они шли и медленно, но Михаил понял, что туннель не идеально прям, как подумалось сначала, туннель плавно-плавно загибал все время влево. Это была какая-то дуга, грозившая стать огромной окружностью.
Мысли лопались одна за другой, словно пузырьки воздуха, глицерин постепенно нагревался, и вся мозговая деятельность вскоре свелась к одной большой и серьезной теме: 'Крот обещал вывести. Надо идти. Крот выведет к черту на сковородку'. Если только этот освещенный бесконечный коридор не есть ободок этой сковородки.
Идущий первым Крот еще больше замедлил шаг и плавно остановился. Здесь, вероятно, нельзя было остановиться как вкопанному. Остановились и остальные.
Михаил вытер со лба липкий холодный пот, подтянул повыше раздражавшую вязаную шапочку и только тогда выглянул из-за плеча Василия - в чем дело?
А дело было в том, что впереди в зловещем освещении ламп непонятного происхождения показались Два призрака. Они приближались - два пугающих человеческих силуэта. Один немного повыше, другой пониже. Вот вошли в неяркий круг света, стали постепенно различаться лица и тусклые цвета.
Миша хрипло дышал и слыхнал только стук своего сердца. Больше слышать быжо нечего - призраки приближались совершенно бесшумно. Однако они не мерцали, не плыли по воздуху, а так же как люди, вполне основательно шли , даже быстро шли, а может, и бежали.
Но это же черт знает как глубоко под землей в наглухо закупоренной пещер. Мысли, словно в агонии, толпились в Мишиной глоее, чтобы вырваться в крике, в ужасе.
Допутешествовались, допртались. Свет неизвестно откуда, глицериновый воздух, которым невозможно дышать, и вот еще призрак ада. Сейчас убьют. Вот и всё. Умирать очень просто.
Только убивать эти призраки собирались каким-то больно человеческим способезм. Шедший первым посланец ада поднял перед сoбой обеими руками увесистый предмет. Даже в
