порыву.
Он врезал прикладом по затылку неизвестному солдату противника и дальше вперед по ничьим коридорам Системы Ада. Шмидт почувствовал себя проходной пешкой, которой, однако, не суждено было стать ферзем. Но не самой проходной. На несколько шагов его опережали Чайковский и Энисаар, чуть сзади торопился Савельев, а в качестве цели зигзагом от стенки к стенке бежал и испуганно оглядывался коренастый дудковский офицер. Хорунжий, что ли, или кто там у них?
- Живьем брать! - выдохнул Чайковский. - Языка! Язы...
Тут буревестник споткнулся и упал. Шмидт осознал, что они чешут вперед уже лишь вдвоем с Савельевым. Свернули за угол. Враг же явно выдыхался, бежал все медленнее. Они должны были его вот-вот настигнуть и неизвестно зачем схватить.
И вдруг произошло неожиданное. Дудковец оста новился и что-то метнул в преследователей. Граната сухим треском взорвалась у самых их ног. Ни пламeни ни осколков. Только мгновенно помутнел весь скудный пещерный пейзаж - серо-бурые стены, тусклая лампочка под потолком и спина удирающего противника. Мише показалось, что он с разбегу угодил мордой в ведро с уксусом. Ни дышать, ни видеть что-либо стало невозможно. Винтовка сама выпала из рук, ладони прижались к глазам. Шатаясь, он продолжал идти вперед, но уксус был, кажется, везде. 'Что-то новенькое, - успело подуматься. - Слезоточивый газ? Но здесь же это смертельно! Сволочи!'
Газ разъедал его череп изнутри, глаза превратились в сплошные потоки слез, сопли и слюни душили его, словно утопленника. Смерть пришла в самом противном из своих обличий...
Когда их растолкали, они оба, Шмидт и Савельев, сидели, прислонясь к стене во вполне мирной позе отдыхающих туристов. Каждый вдох вызывал жгучую боль в горле и в груди. Сквозь все еще сочащиеся слезы можно было различить только склонившуюся к ним большую расплывающуюся звезду. Позже стало понятно, что пятиконечная звезда намалевана на шапке человека.
- Попались, проклятые агрессоры? Будете знать, как топтать наши села и нивы? Веди их Трошки, казачки. Слава Дуд ко, теперь ужо отыграемся на них за жинок, старых и малых.
- До куренного вести?
- До него, кормильца.
Дудковское подземное становище ничем особенным не отличалось от зотовского. Мише даже показалось, что вот сейчас они свернут направо и попадут в свою казарму, а там прямо штрек в грот для камнетас-ния, налево - в столовую. Он почти угадал. Казармa с двухъярусными нарами как казарма. Только интерьер поинтереснее, художественно оформленный. На твердой известковой стене был довольно неплохо вырезан барельеф усатого Сталина, а рядом совсем неоригинально и не без ошибок намалевано белой краской: 'ДЕЛО ДУДКА ЖЕВЕТ И ПАБИЖДАИТ'.
Двоих пленных заперли в небольшом гротике, куда вел узкий лаз. Заперли, то есть просто завалили вход камнями и поставили возле него часового. Шмидт и Савельев остались в темноте. Из штрека пробивалась лишь узенькая полоска света.
- Что ж теперь будет-то? - вздохнул Шмидт. - Слезоточивый газ начали применять. Там и до нервно-паралитического дойдет. Вымрем, как эти...
- Какого нервно-политического? - спросил Савельев.
- Нервно-паралитического... Саш, ты что?
Ему не было видно глаз давнего товарища по этому страшному приключению. Но очень хотелось посмотреть в них. Можно ли еще что-нибудь по ним прочитать? И очень хотелось спросить Сашу: помнит ли он имя своей матери? Или домашний адрес?
- Я твердо решил, и ничто меня не поколеблет, - прошептал Савельев, тронув Шмидта за плечо, - ничего не выдам проклятым врагам. Буду держаться с мужественным героизмом. Ведь родина нас не забудет, да, товарищ впередсмотрящий?
- Да, товарищ впередсмотрящий, - невидимо кивнул Миша и вдруг спросил: - Товарищ Савельев, а если нас будут пытать, чтобы мы выдали проклятым дудкам военную тайну и пытка будет невыносимой, мы мужественно погибнем с именем Зотова на устах?
- Нет, товарищ впередсмотрящий! Мы прозреем от наших политических заблуждений и возьмем на вооружение бессмертное учение товарища Дудко, великого вождя и учителя всего прогрессивного человечества. Убеждение в том, что дело Дудко живет и...
- Саш, ты в своем уме?
В ответ раздалось только отчаянное почесывание в грязной педикулезной голове.
- Саш, я тебе последний раз предлагаю. По-моему тут все равно кому признаваться, что дудковцам, что зотовцам. Надо сказать о том, что мы знаем, где погиб Крот. Пойдем туда показывать и попробуем удрать, вооружившись фонарем. Главное - пройти через тот туннель, где время не движется... Только я без Катьки не пойду. Надо и ее как-то взять. Сказать, например, что...
- Пораженческие разговоры, впередсмотрящий, то есть казак Шмидт, в условиях военного времени и нарастающей агрессии со стороны зотовских подпевал мирового империализма? Предательство светлых идеалов учения товарища Дудко, за которое отдали свои жизни лучшие сыновья и дочери отчизны? Я вас убью своими собственными трудовыми руками, товарищ предатель.
И тут, воспользовавшись темнотой; бывший студент действительно накинулся на Шмидта и попытался схватить его за горло. Мише с трудом удалось оторвать от себя цепкие сильные пальцы. Поднялась возня, сопровождаемая яростным пыхтением и шумом камней, раскатывающихся из-под ног.
Часовой услышал это и, немного освободив вход, посветил внутрь фонарем.
- Тю, подрались, как пауки в империалистической банке. Вот зараз шмальну из автоматического оружия, будете знать, чертяки, как агрессию тут разводить.
Дерущиеся мигом раскатились в стороны.
- Дурак ты, Сашка, - тяжело вздохнул Михаил. - Дурак ты, потому что позволил себе все забыть.
-- Изменник родины, зотовец, - прошипел Савельев.
- А может, и не дурак. А, напротив, счастливый человек.
Организм Екатерины оказался безнадежно испорчен цивилизацией. Местные подземные бабы рожали безо всяких правил гигиены, в условиях постоянного авитаминоза, не видя божьего света, с безотказностью фордовского конвейера. Не все дети выживали. Но тем, кто через год после рождения выходил из родильного подразделения в 'большую жизнь', находилось в ней место. Их возраст уже соответствовал примерно десятилетнему земному. Мальчики покрепче задерживались в зоне быстрого времени, обучаясь на боевых пульников, а девочки покрепче - на матерей-героинь. Понятно, что сии науки не требовали многих знаний. Все же прочие обоих полов становились трудовыми бульниками, и жизнь человеческого термитника продолжалась.
На следующий же день после того, как ее поместили в это .чертово родильное подразделение, Екатерина почувствовала себя плохо. Организм с трудом приспосабливался к новым темпоральным условиям. Женщина ничего не могла есть, ее тошнило, рвало, сердце стучало, как сумасшедшее, готовое выскочить на свободу.
Туповатые постоянные обитательницы этого места смотрели на нарушительницу покоя в недоумении. Обычно в подобных серьезных случаях к женщинам применяли радикальные методы лечения. Например, приходили двое санитаров поздоровее и в сопровождении двоих автоматчиков относили больную на нижний, секретный уровень, в Соленую пещеру, и там, ловко опрокинув носилки, оставляли. Там больные выздоравливали настолько, что обратно уже никто не возвращался.
Но на этот раз командир родильного подразделения рулевая Здоровых не на шутку перепугалась. Медсестра, явившаяся доложить в личный грот рулевой, располагавшийся, разумеется, вне зоны ускоренноговремени, застала начальницу в недвусмысленной позе, оседлавшей адмирала Двуногого, распростертого прямо на шатком письменном столе.
- Кзотова будь готов! - нимало не смущаясь, воскликнула юная военная медичка.
- Аа... - невнятно донеслось от спаривавшихся, но медсестре послышалось бодрое согласное 'Ага'.
- Товарищ рулевая...- но тут девушка узнала непрерывно ёрзавшие по обшарпанному дерматину стола хромовые сапоги. - Товарищ адмирал, разрешите обратиться к товарищу рулевой.
- Аа... - снова невнятно.
- Товарищ рулевая, вновь поступившей в наше передовое подразделение рулевой Зотовой, несмотря на большие успехи в деле социалистического соревнования и новые рубежи, плохо. Она, кажется, умирает.
-Что?
Рулевая Здоровых тут же остановила свои движения и обернулась на вошедшую. Та перевела взор, невольно задержавшийся на могучей заднице начальницы, на лицо последней, с которого постепенно сползала румяная улыбка.
- Что ты сказала?
- Тетя Зоя, - вдруг пролепетала медсестра, - этой самой Зотовой плохо. Вы сказали, что она особая.
- Ага. Иди. Я сейчас.
Выходя из грота, девушка услышала за спиной голос тети Зои Здоровых, в котором истома причудливо переплеталась с тревогой:
- Товарищ адмирал, ударными темпами, навстречу достойному завершению половой вахты, без возможного зачатия, марш!
- Так то-о-о-о...
Подсознание адмирала тоже зафиксировало доклад дсестры. А когда он, кряхтя, слез со стола и принялcя застегиваться, то дошло и до сознания.
- Товарищ... Зой, это что, надо доложить самому?
-- Скорее, болван.
Через час у постели Кати появился адмирал Двуногий, неловко, даже с некоторой опаской державший в руках нечто невиданное. Это был легчайший на вид, приятно шуршавший пакетик из непонятного полупрозрачного материала с яркой картинкой и надписью на непонятном, явно империалистическом наречии. Но то, что он оттуда извлек, поразило еще больше, просто приковало взоры всех присутствовавших. Три ярко-оранжевых шарика на краю Катиной кровати излучали внутренний свет, подобно трем субтропическим солнышкам, неведомо как закатившимся в это глухое темное подземелье. А какой они источали запах! Хоть родину продавай за такой запах.
Малые дети, игравшие в расположенном неподалеку гроте, почувствовав его, невзирая на запреты, прибежали и столпились у входа в это помещение.
Катя открыла глаза, облизала пересохшие выцветшие губы.
- Господи, что это? Откуда?
- Товарищ рулевая, - прошептал Двуногий, не сводивший взгляда с чудных даров и лишний раз коснувшийся их нежной пупырчатой поверхности, - это должно помочь вашему социалистическому выздоровлению. Мне сказали, вы должны знать, как это употребляют в пищу.
- Я знаю, как употребляют апельсины. Но откуда вы их достали?
- Мне дали, э-э, для вас... Сказали, э-э, ваше здоровье очень важно для, э-э...
Адмирал вздохнул и выразительно поднял густые командирские брови и глаза кверху.
Девушка, родившаяся в Москве, тревожно посмотрела на почтительно согнувшегося высшего начальника, перед кем тут, по идее, все трепетали, на отвлекшихся от своих бесконечных забот женщин, на несчастных детей в вырубленной крепкопородной арке входа.
Катя сразу почувствовала себя лучше. Догадка наполняла злобой ее жилы, и это действовало не хуже лекарства. Апельсины, значит, жрут, свеженькие, может быть, всего два дня,