ИСТОРИЯ РОССИИ с древнейших времен до 1618 г.Учебник для ВУЗов. В двух книгах. Книга первая.

и славянизированные племена неоднократно восставали и разрушали христианские храмы. Большое восстание 983 г. привело к ликвидации христианских общин на большей части Южного берега Балтики, и, скажем, поморяне были окрещены лишь в 20-е гг. XII столетия.

А вот «хазарская» версия Крещения Руси — следствие недоразумения. В популярном издании «Повести временных лет» 1950 г. урочище «Козаре», близ которого размещалась упоминаемая в связи с договором Игоря церковь Ильи, было произвольно заменено понятием «хазары-христиане». Но последователей у этой «поправки» оказалось немало даже из числа серьезных исследователей вроде М.И. Артамонова.

* * *

В свете изложенного попробуем внимательней присмотреться к летописному рассказу о Крещении Руси с целью определения симпатий и возможных контактов летописцев, приверженцев разных версий. Сам рассказ вводится под 986 г. (если ориентироваться на константинопольскую космическую эру, что не обязательно). Без введений и предисловий летописец рассказывает о посольствах к Владимиру мусульман из Волжской Булга-рии, иудеев из Хазарии и христиан из Рима и Византии с предложением переменить веру.

В летописи явно накладываются разные редакции в оценке Владимира. Один летописец фривольно, без тени благочестия и с нескрываемой иронией говорит о колебаниях Владимира:

князю было «сладко» слушать послов-мусульман, «бе бо сам любя жены и блуженье многое». И ранее, под 980 г., летопись сообщает о блудной жизни Владимира. Но если в основном тексте статьи 980 г. Владимир за приверженность к «блуду» явно осуждается, представляется насильником, то затем в этой же статье вина вроде бы переносится на самих женщин — они соблазняли князя своими прелестями, как и библейского Соломона. Следовательно, какой-то ранний летописец князя достаточно резко осуждал, но другой, более поздний, взял его под защиту.

Соблазны мусульман Владимир отверг, но его аргументы не выходили дальше бытового уровня и никак не были связаны с богословскими вопросами: Владимиру «бе нелюбо обрезанье удов и о неяденьи мяс свиных, а о питьи отнудь рька: «Руси есть веселие питье, не можем бес того быти».

Послы от «немцев» «от папежа» (папы римского) будто читали летописный текст или получили информацию о реакции князя. На вопрос «Како заповедь ваша?» послы успокаивают: «Пощение по силе, аще кто пьет или ясть, то все во славу Божью, рече учитель нашь Павел». Снова лишь бытовой аспект и ничего по существу вероучения. Ссылка же на Павла косвенно указывает, какие территории представляют эти послы: Павел считался просветителем славян, входивших в смежные с Римом области и формально подчиненных ему.

У Владимира против таких доводов аргументов не нашлось: он отослал назад «немцев», ссылаясь на то, что ранее «отци наши сего не прияли суть». Очевидно, в данном случае имеется в виду изгнание «миссии Адальберта» в 961 — 962 гг.

Прослышав о неудаче мусульман и немцев, к Владимиру прибыли хазарские иудеи. Собственно Хазария в конце X в. уже не представляла сколько-нибудь значимого политического образования. Но иудейские общины (видимо, караимского толка) существовали в Крыму, Поволжье, да и в самом Киеве. Соблазнять Владимира им и вовсе было нечем, а иудейский «закон» сводился к запретам: «обрезатися, свинини не ясти, ни заячины, субо-ту хранити». Владимир оказался тонким полемистом, вынудив иудеев на признание, что Бог разгневался на их предков и расточил за грехи по разным странам, а затем прочитал и вполне понятную мораль: «Како вы инех учите, а сами отвержены от Бога и расточены? Аще бы Бог любил вас и закон вашь, то не бысте расточены по чужим землям. Егда нам то же мыслите прияти?»

Далее в летописи следует явно разрывающая первоначальный текст «Речь философа», представляющая явную вставку в летописный текст. Она написана иным языком, из нее исчезает иронический настрой первого летописца-прагматика. «Речь философа» в основном посвящена изложению ветхозаветной истории, причем эта история излагается с отклонениями от канонических текстов Библии. Так, вопреки библейскому тексту подчеркивается роль сатаны, что в известной мере сближает «Речь» с богомильской ересью, широко распространенной на Балканах, в особенности в Болгарии. В самом языке «Речи» A.C. Львов находит следы моравизмов и болгаризмов, т. е. «Речь философа» была занесена на Русь из Моравии через Болгарию и именно из моравско-болгарских источников попала в летопись.

Интересны оценки разных религий в этой «Речи». Так, мусульманство в этом тексте лишается и тех немногих реальных черт, которые отразились в беседе князя с болгарскими послами, в частности поклонникам «Бохмита» (Магомета) приписываются такие пороки, которые должны были вызвать чувство брезгливости.

По отношению к Риму в «Речи» проявляется лишь одна явная претензия, касающаяся формы причастия: осуждается причащение пресным хлебом («опресноками»). Позднее, именно спор об «опресноках» привел к окончательному разрыву Западной и Восточной церквей в 1054 г. Но самый текст «Речи», ориентированный, как было сказано выше, на антиохийское летосчисление, появился, видимо, еще до того, как Рим включил в Символ веры «филиокве», т. е. до 1006 г.

Примечательно, что ниже под 988 г. в летописи «латинянам» предъявляется совсем иной перечень претензий. Их упрекают в непочитании икон и неуважении к символу креста. Летописец утверждает, будто католики рисуют крест на земле, целуют его, а затем попирают его, становясь на ноги, целовать же положено лишь «крест поставлен». Латиняне обвиняются и в том, будто они «землю глаголють материю». На самом деле ничего подобного в ортодоксальном католичестве нет. Но возможно, что летописец принимал за «латинство» какую-то общину в Киеве, сохранявшую языческие обычаи, может быть, вроде тех же христиан Моравии, хоронивших покойников по языческому обряду.

Противоречие в статье 988 г. наблюдается и в странных претензиях к семейному положению католических священников:

«ови бо попове одиною женою оженивъся служат, а друзии до 7-ми жен поимаючи служать». Речь явно идет о разных общинах, причем «католическими» и «латинскими» признаются все варианты христианства, шедшие с Запада. Как раз в XI в., когда писал этот летописец, резко обострилась борьба вокруг принципа целибата (ирландская церковь его не принимала и поводом для разгрома ирландских монастырей в 80-е гг., к чему призывал папа Григорий VII, были случаи нарушения целибата даже монахами, поскольку часто монахи и в монастырях жили со своими бывшими семьями). К какой общине относится пассаж о «семи женах» сказать трудно из-за практической неизученности всего многообразия прочтений и наставлений христианства, равно как и из-за разнообразия языческих верований, обычно влиявших на обрядовую и не только обрядовую форму вновь принимаемого вероучения. Многоженство, в частности, сохранялось на норманнском Севере, и христианство вообще практически не изменило быта норманнов, что отчетливо проявлялось в сагах, записанных уже в конце XII или в XIII в.

Более всего, по летописи, осуждается практика римской церкви «прощения грехов на дару», т.е. отпущение грехов за плату, возможное в трактовке принятого Римом вероучения. Но «прощение на дару» было и в ирландской церкви. Здесь как бы отражалась характерная для Запада в целом прагматичность, притягивавшая разные христианские общины там к «Закону» (Ветхому Завету), а не к «Благодати» (Новому Завету). Но у ирландцев не было ничего похожего на индульгенции, столь явно несовместимые с основными принципами христианства.

В летописной статье 988 г. «развращение» римской церкви связывается с именем папы Петра Гугнивого, который якобы пришел в Рим после 787 г., т. е. после последнего Седьмого собора, признававшегося и Востоком, и Западом (кроме Франкской империи). Легенда эта опять-таки зародилась где-то в славянских областях, ведших борьбу с германским и римским наступлением, но независимо от Константинополя.

Как видно, в «Речи философа» и в летописной статье 988 г. по-разному понимается и за разные грехи осуждается католичество.

Один из виднейших исследователей русских летописей, в том числе и рассказа о Крещении Руси, A.A. Шахматов полагал, что именно «Речь философа» должна была убедить князя принять крещение по византийскому обряду — иначе не было смысла и вставлять ее в летописный текст. Но, как было отмечено, в «Речи философа» прослеживается вовсе не византийское православие. Весьма вероятно (даже очевидно), что община, из недр которой «Речь» попала в летопись, пыталась приписать себе