митрополитом служили на поставленьи епископ холмский да другий епископ лучьский».
Суть этих перемещений, возможно, раскрывает другое свидетельство того же 1405 г.: «Киприан митрополит Антонья, епископа туровьского, сведе со владычества его по повелению Витовтову (выделено мной. — A.K.) и отья от него сан епископский и ризницу его и клобук его белый, а источники и скрижали его спороти повеле и поведе его от Турова на Москву и посади в кельи на манастыре, иже на Симонове». Так бесстрастно, о значительном по сути событии записал московский летописец (если только текст его не был отредактирован при завершении работы над Троицкой летописью). В Никоновской летописи указано, в чем именно обвинялся епископ: «Клеветницы возклеветаша на Антониа... и бысть нелюбие Витофту на него; и клеветницы время себе удобно изобретоша и наипаче вос-таша, клевещущи, и сотвориша вражду и нелюбие велие». Клеветники обвиняли епископа, якобы он «посылал... к татарьскому царю Шадибеку (сменившему Тимур-Кутлуга притом же Едигее. —А.К.) во Орду, призывая его на Киев и на Волынь и на прочаа грады плени-ти и жещи; и другаа многаа клеветаниа соплетоша нань». Подобная клевета разъярила Витовта, и Киприан поспешил умиротворить литовского князя, сняв туровского епископа. Киприан же, отправив опального епископа в московский монастырь, «приказа его покоити всем и никакоже ни в чем не оскорбляти, точию из манастыря не изходити». Существенно в этом рассказе то, что московский князь не мог «повелеть» Киприану, а Витовт именно повелевал. Не устраивал же туровский епископ Витовта, видимо, потому, что Антоний не разделял прокатолических симпатий князя.
Упоминаемый в деле Антония «белый клобук» — символ высшей духовной власти, согласно русской редакции легенды, перешедший в XIV столетии из Константинополя в Новгород Великий. Собор 1667 г. осудит эту легенду Но до этого времени новгородские архиепископы носили в отличие от всех остальных именно «белый клобук». Легенда, несомненно, антиримская, хотя в ней можно увидеть и притязания на особую власть. Витовта, очевидно, не устраивало ни то, ни другое. Абсурдное же обвинение свидетельствует о степени неприязни и раздражения князя по отношению к владыке, сохранявшему помимо верности православию и чувство собственного достоинства.
Битва на Ворскле облегчила положение Северо-Восточной Руси. Но в 1402 г. сын Олега Рязанского Родослав потерпел поражение под Любутском и был взят в плен литовцами. Освобождение стоило 3000 рублей. В том же году скончался Олег Рязанский, и Смоленск в 1404 г. перешел под власть Витовта. Смоленский князь Юрий Святославич отправился в Москву просить помощи против Витовта, но московский князь в помощи отказал. И пока Юрий Святославович добивался помощи в Москве, часть смоленских бояр обратилась к Витовту: изменники обещали открыть ворота Смоленска. Витовт, подчеркнуто опираясь на помощь польских отрядов, взял город, захватил княгиню и некоторых бояр: одних он отправил в Литву, а других — приверженцев Юрия Святославича — казнил. Юрий с сыном Федором и вяземским князем Семеном Мстиславичем (Вязьма тоже была захвачена Витовтом) направился в Новгород. Здесь ему было выделено 13 городов. Но через два года он ушел в Москву и получил Торжок в качестве наместника Москвы. После конфликта с вяземским князем Юрий бежал в Орду и закончил в 1407 г. свои дни в монастыре в Рязанской земле.
В 1405 г. Василий Дмитриевич пытался вернуть Вязьму и выступил против тестя. Однако взять город не удалось, и вскоре вновь был подтвержден мир зятя с тестем. Очередное «розмирье» произошло осенью 1408 г.: войска тестя и зятя простояли по разным берегам реки Угры две недели и разошлись, подтвердив старый мир (в некоторых летописях — «вечный мир»). Причиной, видимо, был отъезд летом 1408 г. к московскому князю Свидри-гайло Ольгердовича, враждовавшего с Витовтом. Об этих столкновениях наиболее обстоятельно сказано в особой «Повести о нашествии Едигея», написанной уже после кончины и Василия Дмитриевича, и Витовта, в иной исторической обстановке (эти данные приводятся ниже в связи с нашествием на Северо-Восточную Русь Едигея).
В 1406 г. скончался митрополит Киприан. Незадолго до кончины он посетил Литву, где был тепло встречен Витовтом и Ягайло, ведшими какие-то переговоры. Из сведений летописей не видно, чего добивался король-католик. Можно предполагать, что речь шла о расширении сферы действия унии. Как реагировал на это Киприан — остается неясным: кончина не позволила проявиться каким-либо новым идеям. Борьба же католичества и православия будет продолжаться.
Киприан завещал зачитать над его гробом специально к похоронам написанную грамоту, что и было исполнено. В грамоте он говорит о верности «богопреданной апостольской вере и православия истинному благочестию», прощает и просит прощения. Кончина Киприана в плане источниковедческом определенная грань: он приложил руку к самым разным сочинениям. Он перепишет прежние сочинения (известна его редакция Жития митрополита Петра, в которой под его пером появится идея митрополии «всея Руси»), и именно его рука (или его благословение) просматривается во многих летописных текстах, особенно связанных с личностью Дмитрия Донского. Поэтому во всех описаниях событий конца XIVв. необходимо выделять, по крайней мере, три слоя: записи докиприановские или независимые от него; записи Киприана и его прислужников; записи середины XVв., в известной мере воспроизводящие первоначальные. Естественно, что в центре позднейших изысканий была именно Куликовская битва. Память о ней будет звучать набатом на протяжении всего XV столетия. Но такого рода события в истории часто искажаются либо в оценке их реального значения, либо из-за конкуренции: кто, чей род, какой митрополит или игумен сыграл главную роль в исторической победе.
Непоследовательная политика Василия Дмитриевича привела к естественному результату — к Москве пришли полчища Едигея (1352 — 1419), эмира и фактического правителя Золотой Орды в 1397- 1410 гг. Летописи сообщают, что в конце 1408 г. «князь ордынский именем Еде гей, повелением Булата царя (свергнувшего в 1407 г. Шадибека. — А.К.), приде ратью на Рускую землю, а с ним 4 царевичи да прочий князи Татарстан... Се же слышав, князь великий Василей Дмитреевичь не стал на бои против татар, но отъе-ха вборзе на Кострому». Едигей подошел 1 декабря к Москве и распустил войско «по всему великому княжению и разсыпашася по всей земли, аки злии влъци, по всем градом и по странам и по селом и не остася такового места, иде же не бывали татарове». Был взят и сожжен Переяславль, затем Ростов, Дмитров, Серпухов, Нижний Новгород, Городец. 30-тысячное войско было послано в погоню за Василием, но оно вернулось, не обнаружив пристанища московского князя. От самого худшего Московское княжество спасла смута в Орде. «Некий царевич» решил воспользоваться ситуацией и захватить великоханский стол. И хотя это ему не удалось (проводник провел его не к ханскому двору, а на торг), Булат был крайне напуган и потребовал возвращения Едигея. Тот, взяв с москвичей «окуп 3000 рублев», простояв всего три недели под Москвой (в Коломенском), поспешил в Орду.
Троицкая летопись заканчивается пропитанными болью строками: «Отшедшим же татаром съ множеством полона и всякого товара и всякого узорочиа наимавшеся, полона же толико множество ведяху яко многы тысяща числом превосхождааше. Жалостно же бе видяху и достойно слез многих, яко един татарин до четы-редесятьхристиан ведяше съ нужею повязавши. Много множество иссечено бысть, инии же от мраза изомроша, друзии жажею и гладом умираху, отци и матери плакаху чад своих разбиваемых и умерщвляемых, такоже и чяда рыдаху разлучениа от родитель своих, и не бысть помилуюющаго, ниже избавляющаго ни помогающаго. И бысть тогда въ всей Руской земли всем христианам туга велика и плачь неутешим и рыдание и кричание: вся бо земля пленена бысть, начен от земля Рязанскиа и до Галича (имеется в виду Галич Мерьский, в указателе ошибочно обозначенный как Днестровский. — А.К.) и до Белаозера. Вси бо подвизашяся и вси смути-шяся многи бо напасти и убытки всем человеком съдеяшяся и бол-шим и меншим и ближним и далним и не бысть такова иже бы без убытка был, но вси в тузе и скорби мнозе и печалию обдержими. Сию же скорбь за много время неции же от книжник провозвести -ша, глаголюще, яко в преидущее лето будеть скорбь людем, еже и сбысться во время се».
Автор не называет имен «провозвестников», но смутное ожидание бед ощущалось в разных местах Северо-Восточной Руси. И тревога, видимо, имела основания не только провиденциалист-ского характера: после общественно-политического подъема 50—70-х гг. XIVстолетия наступил откат ко временам вековой давности, и реального выхода из этой ситуации летописец пока не видел. Он не уточнял, за какого рода прегрешения страдали и большие, и меньшие, и ближние, и дальние. Н.М. Карамзин, для которого Троицкая летопись являлась основополагающим источником, с явным сожалением записал в примечании: «Видно, что сочинитель умер. С того времени до самой кончины Василия Дмитриевича все
