О намерениях Казимира и Орды совершить в 1480 г. поход на Русь в Москве, конечно, знали. Весной татары произвели «разведку боем», появившись на правобережье Оки. Позднее, в 1491 г., Иван III, «поимая» Андрея Большого, в числе его «вин» называл и «пересылку» с Ахмед-ханом: «Посылал грамоты свои к царю Ахма-ту Большие Орды, приводя его на великого князя на Русскую землю ратию». Примерно о том же говорит и Московский свод, начиная рассказ о нашествии Ахмед-хана осенью 1480 г. Казимира же сдерживали набеги и угрозы со стороны Крыма. Но и внешних, и внутренних врагов московского князя он всегда готов был поддержать.
В летописях развернувшиеся летом и осенью 1480 г. события изложены противоречиво, и о многом приходится только догадываться. Чисто «фактическая» сторона весьма проста: татары подошли к Оке по ее правому берегу, а разные отряды русских князей и воевод размещались напротив по левому. Иногда перестреливались из луков и пищалей. Не решаясь форсировать реку, Ахмед двинулся к реке Угре, левому притоку Оки, заодно побуждая к действиям и союзника Казимира. Но русские полки успели перебраться к Угре в районе Калуги. «Стояние на Угре» двух ратей на противоположных берегах продолжилось, а когда река замерзла — татары побежали, удивив этим летописцев.
В Казанском летописце («Сказании о царстве Казанском»), написанном уже в XVI в., вскоре после взятия Казани в 1552 г., имеется заслуживающее внимание объяснение внезапно охватившего татарское войско страха. Иван III «посылает отаи царя Златую Орду пленити служиваго своего царя Нурдорвлета Городецкаго (имеется в виду Касимов. — А.К), а с ним же и воеводу князя Василиа Нозд-роватаго Звенигородцкаго со многою силою, и доколе царь стояше на Руси, не ведующу ему сего. Они же Волгою в ладиях пришед на Орду и обретоша ю.пусту, без людей, токмо в ней женьский пол, и стар и млад. И тако ея поплениша жен и детей варварских и скот весь в полон взяша, иных же огню, и воде и мечу предаша, и конечне хотеша юрт Батыев разорити. Улан же царя Городецкаго и Обляз лесть сотвори, глаголя царю своему: «Что твориши, о царю, яко не лепо есть тебе болшаго сего царства до конца разорити - от него же ты и сам родися и мы все. И наша земля то есть и отец твой искони. Се поведенная пославшего ны понемногу исполнихом, и довольно есть нам и пойдем, егда како Бог не попустит нам». И прибегоша вестницы ко царю Ахмату, яко Русь Орду его расплениша. И скоро в том часе царь от реки Угры назадь обратися бежати».
Видимо, операция московских войск в 1480 г. по разорению Орды, в духе набега ушкуйников 1472 г., совершалась «отай» и от московских летописцев. В летописях многое недоговорено, а временами и наговорено. Различные оценки даются роли и поведению Софьи Палеолог, отдельным князьям и боярам, самому Ивану III: труслив или осторожен? На летописные тексты наложили отпечаток и острые противостояния 90-х гг. — сторонников Ивана Ивановича Молодого и его сына Дмитрия, с одной стороны, и приверженцев Софьи и ее сына Василия — с другой. Из летописей неясно, когда московский князь перестал платить дань в Орду. Указание на это имеется лишь в «ультиматуме» Ахмед-хана: 1480 г. был пятым по счету. Следовательно, Москва не давала «выхода» в Орду уже с 1476 г. Именно тогда Ахмед-хан «увяз» в Крыму, занятый борьбой с Менгли-Гиреем и непростыми переговорами с турецким султаном. Но летописи не случайно не называют даты: открытого демарша по этому поводу, по всей вероятности, просто не было. Иван III всегда предпочитал «тихую» дипломатию, и это был не отказ от уплаты, а как бы ее задержание.
По тексту Татищева, хан потребовал от московского князя полного подчинения и выплаты дани «за прошлые годы» (не указано за сколько), угрожая «пленить всю землю» и сделать рабом самого князя. Князь советуется с матерью-инокиней Марфой, с князьями и боярами, и многие советуют «умирить дарами» хана. Софья же возмущается: «Господине мой, отец мой и аз не хотехом дань дава-ти, лутче отчины лишихомся. И аз, не хотя инных богатых и сильных князей и королей веры ради прияти, тебе причетахся. (Княгине приписываются примерно те же слова, что приводились в летописном рассказе о ее «женихах». — А.К.). А се ныне хосчеши мя и моя дети данники учинити... Почто хосчеши раб твоих слушати, а не стояти за честь свою и веру святую?.. И яко первее отрек им, тако и ныне откажи не давати дани и выходов».
Положение в Москве в 1480 г. напоминало ситуацию 1382 г.: одни хотели защищаться, другие — уступить требованиям хана. Даже в позиции церкви не было единства. Феофил укрылся в московском Чудовом монастыре, Вассиан Рыло, которому в летописях приписано жесткое послание к Ивану III, продолжал ходатайствовать за его крамольных братьев. Хотя в конечном счете, видимо, именно ростовский архиепископ, пользовавшийся особым расположением великого князя, побудил братьев приехать на Оку защищать Русь от ордынского хана. Однако он же и заставил великого князя принять требования крамольников, что было уступкой принципиальной: отказом от жесткого курса на ликвидацию удельной системы.
Возмущение в Москве в 1382 г. было вызвано тем, что город покинул и князь, и митрополит, и княгиня. И на этот раз у москвичей были основания возмущаться поведением бояр, в том числе ближайшего к великому князю круга. Московский летописный свод и ряд других летописей резко осуждают княгиню Софью за ее немотивированное бегство в Белоозеро. Резкое осуждение княгини дается как бы безотносительно к поведению князя, но и князь выглядит не лучшим образом: «Бысть же тогда страх на обоих (на татар и на русских. — А.К.), един другых бояхуся». Князь боялся, что по замерзшей Угре татары могут перейти на московский берег, и распорядился отступить к его ставке в Кременце. «Сам бо дьявол тогда усты Мамоновы глаголаше», — комментирует это событие летопись, имея в виду Григория Мамону, который вместе с окольничим Иваном Ощерой настаивали на выражении покорности хану. Но случилось чудо, и татары «страхом одержими по-бегоша, мняще, яко берег дают им Русь и хотят с ними битися, а наши мняху татар за собою реку прешедшю и побегоша на Кре-менець. А на царя Ахмута прииде страх от Бога, и побеже никым же гоним от Угры по Литовъской земле по королеве державе, воюя его землю за его измену».
Решение князя отправить Софью с малыми детьми и казной на Белоозеро было естественным. Князь предполагал отправить туда и инокиню-мать. Но митрополит и архиепископ не посоветовали делать этого, справедливо полагая, что москвичи воспримут это как бегство. Колебания же у князя были, поскольку успех или неудача от него мало зависели. Неясно было, как поведут себя братья, как поведет себя Казимир, что сумеет сделать Менгли-Гирей. Не вполне учитывалось и то, что зима для степных кочевников — время неподходящее. И в гневном послании Ахмеда московскому князю после бегства с Угры звучит угроза вернуться после зимы: «Нынча есми от берега пошол, потому что у меня люди без одеж, а кони без попон. А минет сердце зимы девяносто дней, и яз опять у тебя буду, а пить и у меня вода мутная». Вернуться ему, однако, не пришлось. Менгли-Гирей все-таки воспользовался моментом, чтобы отомстить обидчику, разорив его улус. Сам же Ахмед скоро погиб в очередной усобице.
Этот сюжет дается в летописях различно, в том числе с фольклорными подробностями. Но финал был именно таков — ордынское иго было сброшено с минимальными потерями. Орда перестала быть серьезной угрозой, а по Оке теперь создавался заслон из переходивших на службу к московскому князю татарских царевичей. И стоит вспомнить некогда затасканную, а ныне неправомерно забытую оценку этого факта, данную не слишком жаловавшим русскую историю К. Марксом: «Иван III свергнул Золотую Орду, не сражаясь с нею сам, а притворным желанием дать сражение вызвал ее на наступательные действия, которые истощили остатки ее жизнеспособности и подставили ее под роковые удары родственных ей племен, которые ему удалось обратить в своих союзников. Он одних татар погубил при помощи других».
Однако в самой Москве положение оставалось напряженным. В марте 1481 г. скончался ростовский архиепископ Вассиан, а некоторое время спустя также брат великого князя Андрей Меньшой, всегда остававшийся надежной его опорой в самых сложных ситуациях борьбы за единое государство. На стороне крамольных братьев Андрея Большого и Бориса оставались влиятельные светские и церковные владетели. Именно в 1481 г., когда за короткое время были поставлены новые церковные иерархи: архиепископ Иоасаф (родом из князей Оболенских) в Ростове и епископы в Коломне и Рязани (сюда был направлен духовник митрополита Геронтия Симеон), произошел серьезный конфликт у князя с митрополитом. Согласно Софийской Второй летописи, «распря» произошла из-за того, что «свящал соборную церковь митрополит да не по солнцу ходил со кресты около церкви». Возмущенный вмешательством князя, митрополит Геронтий «съеха на Симонов» и намеревался уйти в монастырь, если князь «не добьет челом». Построенные князем
