ни с какой стороны не задевает. А вот то, что мы вчера вместе под пулями были, для нас обоих важно. Ну и как мне было поступить?
– Дон Мигель, не станем скрывать, если поначалу, пока мы не узнали вас лучше, вы казались нам не слишком благородным человеком, то сейчас мы свое мнение круто изменили. И любой ваш поступок считаем разумным. Единственное, что могу сказать помимо этого… если вы вдруг окажетесь в тюрьме – ведь такое исключить нельзя? – мы будем очень о вас переживать.
– Обещаю не попадаться! – шутливо сказал дон Мигель. – А если сказать серьезно, то знаете, что вчера на меня произвело самое сильное впечатление?
– Не знаю. Но уж наверное не перестрелка!
– То, что этот ваш прославленный карманник Дюпон решил поступить на службу в полицию!
– Ох! Кто же его возьмет?
– Может, и возьмут. Комиссар сказал, что парнишка он толковый и его опыт, ежели развернуть этот опыт и познания в нужном направлении, могут быть очень полезны. Но как правильно подступиться к этому вопросу, он пока не придумал. Более всего, вернее, он сам сказал, что это единственное, что его смущает, так это, что Дюпон ни при каких раскладах не станет ловить или выдавать своих бывших дружков.
– А с другой стороны, он очень даже неплохо и именно с их помощью станет отлавливать тех, кто по- настоящему опасен. Хотя для полицейского это, конечно же, очень неправильно – к одним преступникам одно отношение, к другим – другое.
– Придется комиссару принять к себе сразу всех мелких воришек и жуликов! – пошутил Петя. – Я другого выхода не вижу.
Прогулка вдоль живописного Лазурного Берега доставила всем несказанное удовольствие. Поначалу я очень боялась разоблачения наших подвигов перед дедушкой, перед маменькой и Александром Сергеевичем, потому что месье Людовик между делом шепнул мне, что придумал способ, как нас наказать за обман, за самовольное вмешательство в дела полиции, за то, что мы подвергали себя и других ненужной опасности… в общем, грехов за нами числилось множество, про некоторые мы даже и не подумали. Сказал все это комиссар, глядя в сторону моей маменьки, и намек этот был очень прозрачным.
Но тут его отвлекли. Он некоторое время беседовал с Михаилом и Владимиром. Потом выяснилось, что Генрих Наваррский умеет не только сражаться с бандитами и пить вино из рюмки, но способен показывать забавные трюки.
– А отчего его назвали в честь Генриха IV? – поинтересовалась маменька.
– Прошу простить, но… скажем, будь мы с ним испанцами, как наш гостеприимный хозяин, я бы, пожалуй, назвал его Доном Жуаном.
– Да? – рассмеялась маменька. – Я, конечно, не могу в точности сказать, кто из этих двоих, Дон Жуан или Генрих Наваррский, был большим покорителем дамских сердец, но поскольку Анри настоящий француз, как и его хозяин, то соглашусь, что имя выбрано верно.
«Настоящие французы», то есть комиссар и его хвостатый полицейский, вновь улучили минутку остаться со мной и с Петей наедине, и один из них сказал:
– Так и быть, не стану свою угрозу исполнять. Как настоящий француз – не станете же вы спорить с вашей маменькой, что мы настоящие французы? – я просто не могу поступить так, что виноваты одни, а наказаны будут и другие. Я имею в виду ваших родителей, которые, пусть и задним числом, но станут очень сильно переживать, а я не желаю этого. Но в следующий раз…
– Мы больше не будем… – жалобно протянули мы.
– А вот это мы еще посмотрим!
– Была у нас с Владимиром дикая мысль – перед отъездом устроить такую попойку с местными знакомцами, чтобы в поезд нас загрузили в бессознательном состоянии и чтобы дорога до России пролетела для нас единым мигом.
– Но мы счастливы, что вы развеяли нашу скуку и не дали совершить очередную глупость.
– А вы их много здесь совершили? – полюбопытствовала я.
– Предостаточно! Вот что нам мешало вместо игры в карты, от которой уже в гарнизоне на нас нападала икота, вместо каждодневных вечеринок и прочего безобразия, взять и нанять яхту и совершить вот такую прогулку?!
– Такую бы не вышло, – поддержал Михаила Владимир, – но все равно мысль правильная.
– Жаль, что она вам поздно в голову пришла.
– Жаль. Вот ведь странно. Вы еще совсем юные люди. Даже мы с Владимиром рядом с вами можем считать себя, пусть и с некоторой натяжкой, стариками, но мы при вас вроде и сами становимся детьми…
– Это с одной стороны, а с другой – вы заставляете нас взрослеть.
Вечером в гостинице меня поджидало письмо из Швейцарии. Я довольно точно могла предположить его содержание в той части, где давались ответы на мои вопросы, с уже найденными нами ответами, но очень ему обрадовалась. И уж более бескорыстно, чем получи я его раньше, когда слишком многое оставалось неизвестным, ведь тогда мне больше нужны были ответы, а не само письмо.
Сергей и Лариса писали, что познакомились с графом Никитиным, когда он пришел к ним с просьбой сделать оценку своей семейной реликвии. Что он попросил их изготовить качественную копию, которую хотел оставить себе на память и которую не жалко будет «забрать с собой в могилу». Но при получении копии сказал, смеясь, что и ее он с собой не потащит, а подарит одному неблагодарному, но милому его сердцу приятелю.
А дальше шло много всего личного.
51
Отъезд Владимира и Михаила в Москву и дальше к месту службы поверг нас с Петей в самую настоящую тоску. Пусть Пете предстояло уехать не столь далеко, как этим молодым офицерам, но разница была невелика. Если мы станем жить в Москве, то нас будет разделять целая неделя пути. А если в Петербурге, то еще больше. Телеграммы нынче доходят очень быстро, но разве в телеграммах возможно высказать то, что тебя волнует. Даже письма не умеют заменить… да хотя бы простого понимания, что близкий тебе человек и в самом деле близок, пусть его вот сейчас нету, но стоит пройти совсем чуть-чуть, и ты его сможешь увидеть.
– Ничего! – сказал Петя. – Вот закончу гимназию и приеду учиться в университет. В Москву или в Петербург.
– Вас сочтут непатриотичным по отношению к родному городу! В Томске прекрасный университет.
– Но у нас нет нужного факультета! Я, конечно, еще не решил, на кого мне учиться, но точно знаю, что нужного факультета у нас нет.
Мы почти непрестанно обсуждали эту тему, даже о последних бурных событиях перестали вспоминать. О них нам напомнил комиссар Лагранж. Едва мы его увидели, как подумали, это очень ведь странно, что он нас совсем не теребил, не вызывал на допросы.
– Несказанно рад вас видеть! – заявил месье Людовик. – Вам поклон от моей супруги!
– И ей обязательно передайте поклон от нас.
– Вы, наверное, подумали, что я забыл о вас?
– Нет, мы так не думали.
– Мы только удивлялись, что наша встреча с вами все время откладывается.
– Ну я же пообещал вам не беспокоить мадам Ирэн и месье Александра с месье Афанасием. Вот и не посылал вам повесток явиться в комиссариат для проведения допроса.
– Месье Людовик, не томите нас! Как идет расследование? Вам удалось доказать виновность Огюста Лемье?
– Вас же прежде всего интересует его виновность в убийстве графа Никитина в Лондоне?
– Да, так оно и есть. Но это не значит, что мы равнодушны к прочим его преступлениям или не желаем, чтобы он и за них понес ответ.
– Не сомневаюсь. Так вот, некоторое время он просто молчал, и лишь самые неоспоримые факты заставляли его делать признания в несущественных преступлениях. После того как заговорили его сообщники, он не смог отвертеться и вынужден был признать свою непосредственную причастность к убийству трех уголовников, и что именно он посылал их к часовщику Севинье. Тут и найденная Анри обертка
