появление этой книги. — Это лучшая справочная книга нашей морской части; подобного труда — вместе полезного и гигантского — нигде не существует» [60].
Представляя начальнику Главного морского штаба этот документ, адмирал Лазарев писал: «Полезный труд этот наиболее принадлежит капитану 1-го ранга Корнилову. Постоянные его занятия при одном помощнике (мичмане Львове), которого он сам избрал, значительно даже ослабило его здоровье, ибо работ действительно быдо очень много. Соображаясь со всеми известными иностранными штатами и разными изданиями о вооружении судов, он нашёл возможным подвести штат под некоторые правила, приложил новые таблицы, им же из многих опытов составленные, составил оригинальные чертежи, по которым 66 тысяч листов налитографированы и приложены к штату, пополнил оный многими полезными правилами, относящимися до мачтового, парусного, флажного и блокового мастерства, которых прежде не было. Словом сказать, неусыпными трудами и постоянной заботливостью капитана 1-го ранга Корнилова штат этот, подробно мною рассмотренный и одобренный, представляется в таком виде, в каком ни одна из морских держав никогда оного не имела».
Почти такого же неослабного внимания и сил требовали иные проблемы; силы подчас тратились впустую, хлопоты ничем не заканчивались, сослуживцы интриговали, а Михаил Петрович впервые стал чувствовать признаки болезни. Всё это отражают письма этого периода.
…Из письма В.А.Корнилова М.П.Лазареву о результатах инспекторского смотра корабля «Двенадцать Апостолов»:
«25 августа 1843 г., Севастополь.
…Резолюция Вашего Превосходительства насчёт известного Вам дела здесь всех (можно смело сказать) привела в восторг. Последние события распространили было какое-то общее уныние. Адмирал Конотопцев в своих поступках так прав, что даже самое пристрастное разбирательство (чего не должно ожидать) не может его обвинить. Не понимаю, за что адмирал Чистяков так негодует на меня? Зная его раздражительный характер, я с ним всегда был особенно осторожен, и если случились с моей стороны поступки, в которых он подозревал неуважение к себе, то они были совершенно неумысленны…
Касательно содержания экипажа и корабля, я смело скажу, что ничего не боюсь, — во-первых, я не из числа тех, которые ставят собственное своё дело выше службы и, во-вторых, сам же адмирал Ч., сделав последний инспекторский смотр, объявил при бригадном командире моим офицерам, что всё в отличном виде, что они должны гордиться, что служат у такого во всех отношениях исправного командира. На корабле же, рассматривая в последнее время артиллерийское ученье, — что всё как нельзя лучше — так удовлетворительно, что может понравиться Государю Императору! О работах команды несколько раз относил, что удивлялся, как споро всё делают, что подтверждалось сигналами «хорошо!» и, наконец, за перемену брам-стеньги — «очень хорошо!». В последнем случае ему показалось так быстро, что он не хотел верить и послал своего флаг-офицера справиться на «Махмуд», действительно ли у меня спускали брам- стеньгу. Я бы даже желал, чтобы он вздумал придраться ко мне, тогда бы я имел случай на бумаге объяснить несправедливость его ко мне и в прежних случаях и тем лишил бы его возможности объявлять всем и каждому, что он терпит негодование Вашего Превосходительства за то, что «осмелился беспристрастным быть к фавориту вашему Корнилову» (а это, как я догадываюсь, теперешняя его уловка). В том, что я не интриган, кажется, мне нечего оправдываться. Вашему Превосходительству это должно быть известно лучше, чем кому. Если бы я вздумал делать вред адмиралу Ч., то, конечно, первое, за что бы я взялся, это за случаи, в коих мог говорить Вам об нем, а делал ли я это? Рассказывал ли я Вам об нем иначе, как когда меня спрашивали! Но что об этом глупо-злом человеке! Жаль только, что случай бросил его в наше общество и тем к вашим многосложным хлопотам прибавил разбирательство этой грязной истории…»
…Из письма В.А.Корнилова М.П.Лазареву:
«16 декабря 1843 г., Севастополь.
…Не могу не кончить письма к Вашему Превосходительству без просьбы: 1) нельзя ли поговорить интенданту об отоплении новой казармы! Мы в начале ещё осени подали об этом, и до сих пор никакого решения, а между тем казарму не топим, и верхний этаж так сыро, что кивера и амуниция плеснеют! В большие холода Нахимов и я покупали даже дрова и топили на счёт экипажной экономии. Надеюсь на будущие блага, т. е. на разрешение топить от казны, а этого решения и до сих пор не воспоследовало! 2) Позвольте просить, как милости собственно мне, назначить Дергачёва на какую-нибудь шхуну. Тендер «Нырок» его совершенно расстроил. Он человек больной, а «Нырок», как я слышал ещё от Комаровского, до того течёт при волнении, что в каютах бывает вода! Этот бедняк Дергачёв, полагая навлечь на себя неудовольствие начальства, боится отказаться от предстоящей «Нырку» зимней кампании в Сухуме, хотя и болен и ревматизмом, и застарелыми ломотами и, Бог знает, чем. Он, как я слышал от офицеров, ходит как полусумасшедший, тем более что мать и сестра живут на его содержании. Если нельзя его перевести на шхуну, то, по крайней мере, оставить этот тендер от зимней кампании, заменив его «Лёгким», командир которого Фролов, как я слышал, просился.
Сию минуту приехал курьер из Николаева с письмом Вашего Высокопревосходительства от 14 декабря и привёз весьма неутешительные вести и о Вас и о Николаеве. Дай Бог, чтобы всё это кончилось так, как Вы и все Вам истинно преданные желают. Насчёт леченья ваннами и декохтом, признаюсь Вам, страшно подумать. О последнем лечении я слыхал, как о лечении, требующем комнату, в которой никогда бы не было менее 23° тепла и самое спокойное состояние духа.
Можете ли надеяться иметь последнее, занимаясь делами? А проживая в Николаеве, Вы, конечно, не решитесь запереть себя от Ваших кровопийц на 6 недель. Простите меня, а я всё-таки такого мнения, что прежде чем решиться на такой курс, не бесполезно бы было списаться Вам самим с Арндтом. Если он человек с душой и желает добра России и хотя бы Государю, то он примет это к сердцу и, конечно, всё продумает, чтобы восстановить Ваше здоровье. Скажу Вам откровенно, если покойный дядюшка был бы жив, то, несмотря на запрещение Ваше не болтать о болезни Вашей, я бы написал к нему и попросил бы его съездить к Арндту, а теперь это мог бы сделать Алексей Петрович, ведь Алиман писал докторам, не говоря от Вас ни слова, — это много значит! Высказав Вашему Высокопревосходительству всё, что было у меня на душе, я прошу Вас извинить мою откровенность, — она ведь следствие участия. Конечно, я мало, или лучше, ничего не смыслю в медицине, но всё-таки лечение Вас посредством расслабления организма мне крайне не нравится…»
…Из письма В.А.Корнилова М.П.Лазареву:
«11 января 1844 г., Севастополь.
…Насчёт отопления казарм никаких перемен. На днях только мы с Нахимовым получили назначение в комиссию о учинении испытания потребности каменного угля как для отапливания казарм, так и для варения пищи и печения хлеба. К казармам не знаем как и приступиться с этим испытанием, ибо они до такой степени запущены, что топить иначе нельзя, как не затворяя труб, а это какое же испытание! В верхнем этаже особенно сыро. Стены совершенно мокрые, а окна — ни одно не подымается. По-моему, самая действительная тут мера — отпустить дров по николаевскому положению на остающиеся зимние месяцы, а испытывать уже в будущем году при начале зимы. Если будут отпущены дрова, то можно будет жечь их не закрывая труб и таким образом поддерживать здание. В противном случае, говорят, будто летом придётся отбивать штукатурку.
В бытность мою в Николаеве я просил Вас выписывать ещё экземпляр «United Service Journal» и «Nautical magazine» для экипажа Нахимова. Чтоб Ваше Высокопревосходительство не забыли это, то я беспокою Вас в другой раз. Распространение такого рода чтения так для наших молодцов-офицеров полезно…
