ногах не было видно вен, а ступни были изящны почти по-женски.
— Красив, дьявол! — вздохнул Эллери, скользнув взглядом по лицу убитого. Это было лицо римского бога с полными губами и прямым носом, лишь с легким намеком на орлиный, — гладко выбритое лицо соблазнителя, апатичное и насмешливое, даже мертвое. На нем не было ни малейшего признака страха, о котором упоминал судья Маклин. — Его нашли в таком виде?
— Точно в таком, в каком вы его видите, мистер Квин, — подтвердил Молей, — если не считать, что плащ не был обернут вокруг плеч, как сейчас, а спадал вниз, полностью закрывая все тело. Мы отвернули полы и едва не потеряли дар речи... Черт знает что, а? Но мы не сдвинули его ни на дюйм. Убийца начитался книжек или съехал с катушек... А вот и наш окружной коронер. Привет, Блэки, давай поживее, ладно?
— Любопытно, — пробормотал судья Маклин, отодвигаясь в сторону, чтобы освободить место костлявому мужчине с усталым лицом, спускающемуся к ним по ступеням террасы. — Этот джентльмен, инспектор, он что, имел привычку разгуливать в чем мать родила или вчера вечером выдался особый случай? Кстати, я правильно понял — это произошло вчера вечером?
— Похоже на то, исходя из того, что мне пока удалось нарыть, судья. А что до его привычек, то тут остается только гадать, — с кислой миной пояснил Молей. — Если это так, то здешних дамочек должно было бросить в дрожь. Глянь, Блэки. Премиленькое зрелище для церковного хора воскресным утром, а?
У коронера отвисла челюсть.
— Почему этот парень голый? Вы его так и нашли? — Черная сумка Блэки скользнула по плитке, когда он наклонился, недоверчиво разглядывая труп.
— И в сотый раз, — устало ответил инспектор, — ответ да. Давай действуй, Блэки, ради всего святого. Тут сам черт ногу сломит, так что я хотел бы получить от тебя самый полный отчет, и как можно быстрее.
Трое мужчин отступили немного назад, наблюдая за действиями коронера. Какое-то время ни один из них не проронил ни слова.
Потом Эллери спросил, медленно выговаривая слова:
— Вы не нашли его одежду, инспектор?
Его глаза пробежались по небольшой террасе, недостаток пространства которой компенсировался цветом и атмосферой. Она словно манила отдохнуть — маленький интимный храм для ничегонеделанья. Открытая белая крыша террасы позволяла лучам солнца проникать между балками внутрь и падать на разноцветные плиты на полу полосками света и тени.
Здесь во всем чувствовалась рука и глаз искусного декоратора, воссоздавшего атмосферу моря и Испании. Тут были пляжные зонтики, расписанные испанскими цветами красных и желтых тонов, над маленькими круглыми столиками. На столиках стояли ракушки-пепельницы, оправленные в медь кожаные коробочки с сигарами и сигаретами, а также разные настольные игры. На самом верху ведущих на террасу ступеней красовались два огромных испанских кувшина для масла с цветами, а у подножия на плитах — еще два. Невероятных размеров — почти в рост человека, со сладострастно выпяченными боками, — они словно были позаимствованы из арабских сказок Шахерезады. В тени высокой скалистой стены стоял на подпорках миниатюрный испанский галеон (который, как потом выяснил Эллери, был поделен надвое и служил довольно практичным баром). Несколько великолепных цветных мраморных статуй занимали вырубленные в скалистой степе ниши, а поверху самих стен чья-то искусная рука изваяла барельефы испанских исторических фигур. На двух противоположных балках открытой крыши возвышались, словно на страже, два огромных прожектора, на бронзе и призмах которых сверкало солнце. Они смотрели прямо вперед, в пространство между образующими бухту скалами.
На круглом столике, за которым сидела обнаженная фигура покойника, лежали письменные принадлежности: причудливой формы чернильница, восхитительно инкрустированная коробка для ручек из ракушечника и изящный контейнер для писчей бумаги.
— Одежду! — нахмурился инспектор Молей. — Пока нет. Из-за этого все и кажется таким нелепым, мистер Квин. Можно, конечно, сказать, что парень спустился на этот лоскут пляжа ночью, снял с себя все и немного охладился в океане; но что, черт возьми, случилось с его вещами? И где его полотенце? Как он мог обсохнуть ночью без полотенца? Только не говорите мне, что кто-то стянул его шмотки, пока он тут плескался, как это делают ребятишки! Во всяком случае, я так думаю... пока чего-нибудь не найду.
— Полагаю, вряд ли он купался, — негромко предположил Эллери.
— Да, да. Вы совершенно правы! — На честном красном лице служаки отразилось отвращение. — В любом случае купание исключается. На нем был этот идиотский плащ, а в руке — ручка. Черт, ведь он писал письмо, когда его убили!
— А вот это, — сухо заметил Эллери, — уже кое-что. Теперь они стояли позади застывшей фигуры. Тело Марко было обращено лицом к маленькому пляжу, а широкая спина в плаще — к ступеням террасы. Казалось, он погрузился в раздумья, глядя поверх сверкающего песка и легких волн синего моря, наполнявших устье бухты. Море ушло, хотя даже сейчас Эллери мог наблюдать почти незаметное отступление воды. Тридцать футов песка оставались совершенно гладкими, без каких-либо чужеродных следов.
— Кое-что? — хмыкнул Молей. — Наверняка что-то да значит. Поглядите сами.
Эллери высунул голову поверх плеча трупа; коронер, трудившийся по другую сторону, проворчал что-то и отступил назад. Но Квин разглядел то, что имел в виду инспектор. Левая рука Марко свисала вниз рядом со столом, и прямо под ней на плите, куда насмешливо указывал окостеневший палец, лежала цветная ручка, точно такая же, как и остальные в коробке из ракушечника. На кончике пера засохли черные чернила. Лист писчей бумаги, на котором было выведено несколько строчек, — кремовый лист бумаги с гербом, тисненный красным и золотым по верху, а чуть ниже герба на узкой полоске старинными буквами было выведено «Годфри» — лежал на столе всего в нескольких дюймах от мертвого тела. Очевидно, Марко был убит в тот момент, когда писал, поскольку последние слова — явно незаконченная буква — резко обрывались, и вниз листа шла жирная черная линия, которая продолжалась по поверхности стола до самого его края. На среднем пальце левой руки Марко осталось черное чернильное пятно.
— Выглядит вполне натурально, — заметил Эллери, выпрямляясь. — Но не кажется ли вам это странным, хотя бы потому, что он писал только одной рукой?
Инспектор Молей уставился на лист, а судья нахмурился.
— А сколько, черт побери, — взорвался Молей, — нужно человеку рук, чтобы написать письмо?
— Мне кажется, я знаю, что имел в виду мистер Квин, — проговорил судья, сверкнув молодыми глазами. — Обычно мы не задумываемся над тем, что человеку требуется две руки, чтобы написать письмо, но на самом деле это так. Одну — чтобы писать письмо, вторую — чтобы придерживать лист бумаги.
— Однако Марко, — продолжил Эллери, одобрив кивком понятливость пожилого джентльмена, — в правой руке держал эбонитовую трость, судя по тому, что мы теперь видим, и одновременно писал левой рукой. Я бы сказал, что это... э... ерунда. — Потом торопливо добавил: — Исходя из поверхностного суждения. Однако этому может быть найдено объяснение.
Инспектор позволил себе быструю улыбку.
— Вы считаете это неприемлемым, мистер Квин? Не могу сказать, что вы не правы, хотя сам я так не думаю. Однако все вполне объяснимо. Возможно, трость лежала на столе рядом с Марко, пока он писал. Когда же он услышал позади себя звук, его левая рука проехалась по странице, а первая схватила трость для защиты. Но прежде, чем Марко успел что-то сделать, его прикончили. Вот и все.
— Звучит достаточно убедительно.
— Это вполне может служить объяснением, — продолжил Молей, — поскольку письмо не вызывает сомнений. Его писал Марко. И если вы думаете, что оно подложное, то забудьте об этом. Это не так.
— Вы уверены?
— Более чем. Это первое, что я проверил сегодня утром. По всему дому полно образцов его почерка — он был из тех, кто повсюду царапает свою подпись, — и письмо, которое писал вчера вечером, написано его почерком. Вот, посмотрите сами...
— Нет-нет, — поспешно возразил Эллери. — Я не собираюсь оспаривать ваше мнение, инспектор. Мне вполне довольно вашего слова, что письмо подлинное. — Затем, вздохнув, уточнил: — Он был левша?
