дальше от истины. Они слишком молоды, чтобы пожениться. Особенно Уинстон.
Оливия немедленно обиделась.
— Это не правда, мы…
— Он слишком молод, — вмешался холодно Тернер. — И тебе не нужно смотреть за пределы этой комнаты, чтобы увидеть, почему жених не должен быть слишком молод.
Она не поняла сразу же. Тернер видел тот момент, когда она сделала это, видел понимание, а затем жалость.
Но он ненавидел жалость.
— Я сожалею, — выпалила Оливия; эти два слова гарантировали, что она стоит на краю. Но затем вновь проговорила:
— Я сожалею.
И убежала.
* * * * *
Миранда ждала в розовой комнате в течение нескольких минут, когда пришла горничная и сказала:
— Прошу прощения, мисс, но леди Оливия попросила меня сказать вам, что она не спустится вниз.
Миранда поставила статуэтку, которую она рассматривала и обратилась к горничной с удивлением.
— Ей нехорошо?
Горничная была сконфужена, и Миранда не хотела ставить ее в неловкое положение, когда она сама могла просто поискать Оливию. Поэтому она сказала:
— Не беда! Я спрошу ее сама.
Горничная сделала реверанс, и Миранда, повернулась к столу, который стоял рядом с ней, чтобы удостовериться, что она положила статуэтку в надлежащем положении: леди Ридланд нравилось, когда ее сувениры были поставлены именно так — и сделала шаг к двери.
И врезалась в большое мужское тело.
Тернер. Она знала это даже до того, как он заговорил. Это мог бы быть Уинстон, или это мог бы быть лакей, или это даже мог бы быть — небеса ей помоги — лорд Ридланд, но это не они. Это был Тернер. Она знала его аромат. Она знала звук его дыхания.
Она знала, как чувствовать воздух, когда была рядом с ним.
И это был тот случай, когда она знала, наверняка и навсегда, что это была любовь.
Это была любовь, и это была любовь женщины к мужчине. Маленькая девочка, которая представляла его белым рыцарем, ушла. Теперь она женщина. Она знала его недостатки и она видела его недостатки, и, тем не менее, она любила его.
Она любила его и она хотела излечить его, и она хотела…
Она не знала, чего она хотела. Она хотела все это. Она хотела все. Она…
— Миранда?
Его руки были все еще на ее руках. Она посмотрела на него, зная, что будет почти невыносимо устоять перед синим цветом его глаз. Она знала, что она не увидит там.
И она не увидела. Не было никакой любви, никакого открытия. Но он выглядел странно, по-другому.
И ей стало жарко.
— Извини, — проговорила она, запинаясь. — Я должна была быть более осторожной.
Но он не освобождал ее. Не сразу же. Он смотрел на нее, на ее рот, и Миранда подумала в одну прекрасную, счастливую секунду, что, возможно, он хотел поцеловать ее. Ее дыхание участилось, а ее губы раскрылись, и…
И затем все закончилось.
Он отошел подальше.
— Извини меня, — сказал он. — Я тоже должен быть более осторожным.
— Я собиралась найти Оливию, — сказала она, главным образом, потому что она понятия не имела, что еще сказать. — Она передала, что не спустится.
Выражение его лица изменилось — она знала: он знал, что она не права
— Оставь это, — сказал он. — С ней все будет хорошо.
— Но…
— На этот раз, — сказал он резко, — позволь Оливии решать самой ее собственные проблемы.
Губы Миранды раскрылись от удивления. Но она была спасена от необходимости отвечать появлением Уинстона
— Готовы ехать? — спросил он весело, не ощущая напряжения в комнате. — Где Оливия?
— Она не придет, — сказали Миранда и Tернер в унисон.
Уинстон переводил взгляд с одного на другого. Он был немного в замешательстве от их совместного ответа.
— Почему? — спросил он.
— Она плохо себя чувствует, — солгала Миранда.
— Очень жаль, — сказал Уинстон, при этом он не выглядел особенно несчастным. Он протянул свою руку Миранде.
— Едем?
Миранда обратилась к Тернеру:
— Ты все же поедешь?
— Нет.
Ему не потребовалось даже двух секунд, чтобы ответить.
