фамилия уничтожена и победа достанется Империи дешево.
В общем, если Одноглазый и отомстил за Тамтама не той твари – плакать было поздно. Меняющий Облик стал одной из жертв битвы при Чарах.
– Да, я вспоминаю Хромого, – согласился я. – Одноглазый, я ведь убил его в той гостинице! Наверняка. И, не появись он снова, никогда б не усомнился, что он мертв.
– И насчет этих не сомневаешься?
– Немного.
– Хочешь прийти, как стемнеет, и раскопать одну?
– А что толку? В могиле кто-нибудь да окажется. А как знать, тот или не тот?
– Они были убиты другим Взятым и членами Круга. А это совсем не то, что, например, тобой, бесталанным.
Он имел в виду отсутствие колдовских способностей.
– Знаю… Те, кто считается их победителями, действительно могли сделать это. Потому только и могу еще думать о чем-то другом.
Одноглазый тупо уперся взглядом в землю. Когда-то здесь стоял крест с распятой на нем форвалакой. Через некоторое время он зябко поежился, и мысли его обратились к настоящему.
– Ладно. Теперь это уже не важно. Было это если и недалеко, то давно… А мы, если нам удастся выбраться отсюда, будем очень далеко.
Он сдвинул свою черную мягкую шляпу на глаза, чтобы не мешало солнце, и поднял глаза на Башню. За нами наблюдали.
– С чего это она желает идти с нами? Вот что не дает мне покоя. Ей-то это зачем? – С этими словами он как-то странно поглядел на меня, затем, сдвинув шляпу на затылок и уперши руки в бока, продолжал: – Знаешь, Костоправ, иногда смотрю на тебя и глазам своим не верю. Какого черта ты здесь ее дожидаешься, когда мы могли быть уже далеко отсюда?
Хорош был вопрос. Сколько думал над этим – стесняюсь как-то отвечать на него.
– Ну, пожалуй, она мне вроде как нравится. Я считаю, она заслуживает некоторой толики обыкновенной жизни. Да она, в общем-то, ничего. Правда.
Одноглазый, выдав мимолетную дурацкую усмешку, отвернулся к ничем не отмеченной могиле.
– Да, Костоправ, с тобой не соскучишься. Смотреть, как ты тут колбасишься, само по себе поучительно. Так скоро мы сможем отправляться? Мне здесь совсем не нравится.
– Не знаю. Этак еще через несколько дней. Ей прежде надо кое-что утрясти.
– Это ты так…
Тут я, боюсь, рыкнул на него:
– Когда будем отправляться – я тебя извещу!
Однако это самое «когда» все не наступало. Дни шли, а Госпожа никак не могла выпутаться из паутины административных забот.
Затем – в ответ на эдикты Башни – повалили вести из провинций. И каждая требовала первоочередного разбора.
Словом, мы провели в этом ужасном месте целые две недели.
– Костоправ, да вытащи же нас отсюда! – потребовал Одноглазый. – Нервы больше не выдерживают!
– Но пойми, у нее ведь дела…
– У нас тоже дела, ты сам говорил. Кто сказал, что наше дело – ждать, пока она со своими разделается?
Тут на меня наехал Гоблин. Обеими ногами.
– Костоправ, мы двадцать лет уже терпим твои завихи! – заорал он. – Потому, что было интересно! Когда становилось скучно, было над кем поиздеваться! Но смерти своей я не желаю, это я распроабсолютнейше точно тебе говорю! Если даже она нас всех в маршалы произведет!
Я подавил вспышку гнева. Конечно, сдержаться было тяжело, но Гоблин был совершенно прав. Зачем торчать здесь, подвергая людей величайшему риску? Чем дольше мы ждем, тем больше вероятности, что что-нибудь сквасится. Нам достаточно хлопот со Стражей Башни, весьма обиженной нашей близостью к хозяйке после того, как мы столько лет воевали против нее.
– Мы выходим завтра утром, – сказал я. – Извините, ребята. Я – не просто предоставленный сам себе Костоправ, а человек, выбранный вами главным. Простите, что я забыл об этом.
Ай да Капитан! Одноглазый с Гоблином были полностью сконфужены. А я усмехнулся:
– Так что – пакуйтесь и увязывайтесь! Выезжаем с рассветом.
Она разбудила меня среди ночи. Я было даже подумал…
Затем я увидел ее лицо. Она все слышала.
Она упрашивала меня остаться еще – всего лишь на денек! Самое большее, на два. Ей ведь не больше нашего нравится пребывать здесь, в окружении всего того, что потеряла, что теперь терзает ее самолюбие. Она хочет уехать отсюда, с нами, со мной, с единственным другом всей ее жизни…
Мое сердце рвалось на куски.
На бумаге все это выглядит – глупее некуда, но что сказано, то сказано. Я даже гордился собой. Я не поддался ни на дюйм.
– Всему этому не будет конца, – сказал я. – Всегда будет оставаться еще одно дело, которое надо закончить. Пока мы ждем, Хатовар не становится ближе. Приближается только смерть. Да, ты дорога мне. Я не хочу уезжать… Но смерть здесь прячется за каждым углом, в каждой Тени. Она вписана в сердце каждого, кто обижен и возмущен моей близостью к тебе. А в Империи оно всегда так, и за последние дни множество старых имперцев получили повод для глубочайшей ненависти ко мне.
– Ты обещал мне ужин в Садах Опала.
Да я тебе все, что хочешь, пообещаю, сказало мое сердце. А вслух я отвечал:
– Я и не отказываюсь. Обещание в силе. Однако я должен вывести отсюда ребят.
Я впал в задумчивость, а она, кажется, начала нервничать, что ей обычно не свойственно. В глазах ее после отказа заплясали искорки – она явно что-то замышляла. Мной тоже можно управлять, и оба мы это понимали. Но она никогда не действовала личными путями в делах политических. По крайней мере со мной.
Я думаю, каждый когда-нибудь находит человека, с которым он может быть совершенно честен, чье доброе мнение заменяет мнение всего мира. И это доброе мнение становится важнее всех подлых, скользких замыслов, алчности, похоти, самовозвеличения – всего, что мы творим втихаря, тем временем убеждая мир в том, что мы – всего лишь простые, душевные люди. Так вот, я был ее объектом честности, а она – моим.
Одно лишь мы скрывали друг от друга – и только из-за боязни: а вдруг оно, будучи раскрытым, изменит все остальное и, быть может, вдребезги разобьет откровенность во всем остальном.
Да бывают ли любящие когда-нибудь до конца честны?
– По моим прикидкам, мы доберемся до Опала недели за три. Еще неделя, чтобы подыскать достойного доверия корабельщика и заставить Одноглазого согласиться пересечь Море Мук. Значит, через двадцать пять дней, считая от сегодняшнего, я буду в Садах. И закажу ужин в Камелиевом Гроте.
Я погладил шишку совсем рядом с сердцем. Шишка представляла собою прекрасно выделанный кожаный бумажник, в коем содержались грамоты, удостоверяющие, что я, генерал вооруженных сил Империи, являюсь полномочным легатом, подчиненным лично Госпоже.
Именно так, а не иначе. Замечательный повод для ненависти со стороны тех, кто служит Империи всю жизнь.
Я и сам не слишком хорошо понял, как до этого дошло. Какой-то шутливый треп в один из тех редчайших часов, когда она не занималась изданием декретов и рассылкой воззваний. А затем я вдруг обнаружил, что осажден тучей портных. Оказался при полном имперском гардеробе. Наверное, никогда не разобраться мне, что означают все эти бесчисленные канты, кокарды, пуговицы, медали и прочие побрякушки. Словом, в этой одежде я чувствовал себя крайне глупо.
Однако совсем скоро я понял некоторые выгоды, извлеченные из того, что попервости показалось просто тонкой, затейливой шуткой.
