Кэти ничего не сказала в ответ. Попрощавшись с Люси легким кивком головы, она вышла вместе с Кэтрин на улицу. Они молча прошли мимо женщин, глазеющих на них с порогов своих домов, которые не удостоили Кэтрин приветствия, и мимо стайки грязных ребятишек. Ребятишки побежали вслед за ними, крича:
– Вы не дадите полпенни, миссис?
Вдруг чья-то рука схватила Кэти за рукав пальто, и тоненький голосок закричал, перекрывая все остальные:
– Она моя тетя! Ведь ты моя тетя Кэти?
Кэтрин, резко обернувшись, подняла руку и с размаху ударила своего братишку Шейна.
– Отстань от нее, грязнуля! – в ярости воскликнула она.
Дети, пораженные ее злобным тоном, остановились как вкопанные и притихли, а Шейн прокричал им вслед:
– Папа правильно сделал, что разукрасил физиономию твоему хахалю Тому Малхолланду. Вот подожди, тебя он еще хуже отделает, бесстыжая потаскуха!
Не говоря друг другу ни слова, Кэтрин и Кэти вышли из переулка и направились через улицу к трамвайной остановке. Завидев Тома, поджидающего их там, Кэтрин замедлила шаг, и, если б не рука Кэти, лежащая на ее спине, которая подталкивала ее вперед, она бы остановилась. Но, когда они дошли до остановки, Кэти встала между молодыми людьми, и все трое молча ждали трамвая. В трамвае она тоже села между ними. Все так же не обмениваясь ни словом, они сошли с трамвая и пересели на другой, который довез их до главной площади Вестоэ. Весь оставшийся путь от площади до дома они продолжали молчать.
Войдя в дом, Кэти первым делом заглянула в маленькую гостиную. Удостоверившись, что там никого нет, она жестом подозвала Кэтрин к себе и провела ее в комнату. Оставив девушку там, она вернулась в зал и сделала знак Тому присоединиться к ней, после чего плотно закрыла за ними дверь.
Она еще не сняла пальто и шляпу. Стоя в зале, она откалывала шляпу, когда до нее донесся сверху голос Бетти, потом она услышала голос Эндри.
– Не путайся у меня под ногами! – кричал он. – Уйди и позволь мне встать!
Быстро избавившись от пальто и бросив его на спинку стула, она поспешила через зал к лестнице. Но у подножия лестницы она остановилась как вкопанная, когда дверь столовой внезапно открылась и на пороге появился Нильс.
Она не помнила, как пересекла зал и вошла в столовую. Закрыв за собой дверь и прислонившись к ней спиной, она с ненавистью посмотрела на Нильса.
– Ты – исчадье ада, – процедила она сквозь зубы.
Он невозмутимо стоял перед ней, высокий, надменный, все еще привлекательный. Дьявольская усмешка искривила его губы, когда он осознал причину ее ярости.
– Ах, вот оно что! Ха-ха! Теперь мне все ясно. Вот, оказывается, почему вся эта суматоха. Я видел, как ты проводила этих двух голубков в гостиную и оставила их там одних. Значит, я сделал ребеночка твоей дорогой девочке? Интересно, очень интересно. Ну и как ей это понравилось?
– Грязная свинья, вот кто ты такой!
– Потише, потише, – он помахал пальцем перед ее лицом. – Меня не интересует твое мнение на мой счет, моя дорогая Кэти. Я лишь спросил у тебя, как она это восприняла.
– Знаешь, что я тебе скажу? – Она подалась вперед, глядя на него в упор. – Если б не твой отец, я бы убила тебя, убила бы прямо сейчас, клянусь Богом. Но я знаю, что он может этого не пережить. И только это меня останавливает.
– Ха! – Его улыбка стала еще шире, и во взгляде появилось насмешливое выражение. – Я помню, ты уже и раньше говорила мне что-то в этом роде.
– Ты грязное, поганое животное. Ты всегда был скотом…
– Заткнись! Не смей называть меня скотом, – улыбка сошла с его губ, и его лицо потемнело от ярости. – Уж кто-кто, а ты бы лучше помалкивала. Ты! Какое право имеешь ты, содержательница борделей, называть грязным кого бы то ни было? А я ведь должен был догадаться с самого начала, что мой дорогой папочка откопал тебя в борделе. Зная его вкус, не приходится удивляться. Он сам такой же, как ты. Вы прекрасно подходите друг другу. Хочешь знать, почему моя мать не смогла с ним жить? Да потому, что у него были бабы в каждом порту и на каждой улице, бабы всех мастей и типов – черные, белые, желтые. Улицы нашего города кишели маленькими светловолосыми Фрэнкелями. Что ж, теперь мой папаша состарился, и настала моя очередь плодить потомство. Твоя дорогая Кэтрин родит ему внука или внучку – это должно его порадовать…
Кэти чуть не упала вперед, когда дверь внезапно распахнулась. Обернувшись, она увидела на пороге Эндри, который, сжав кулаки, смотрел поверх ее головы на сына.
– Энди, Энди, не надо, – взмолилась она, протягивая к нему руки.
Но она не успела его остановить. С криком, похожим на рев раненого зверя, он бросился на сына и повалил его на пол. Как два разъяренных великана, они катались по полу, тяжело дыша и изрыгая проклятия на своем родном языке, а Кэти, крича как обезумевшая, бегала вокруг них, пытаясь их разнять.
Наконец, обхватив Эндри за пояс, оттащила его от сына – и тут же она увидела, как Нильс занес ногу, собираясь пнуть отца в живот. Но Нильс не успел нанести удар – с громким выдохом, похожим на звук, испускаемый проколотым воздушным шаром, Эндри качнулся в ее объятиях и повалился на пол, увлекая ее за собой. Он так и остался лежать на полу, издавая громкие стоны, а Кэти, положив его голову к себе на колени, баюкала его, как ребенка, не замечая того, что происходило вокруг. Она не видела, как Нильс вышел из комнаты, а Кэтрин, прибежавшая вместе с Томом на шум, отвернулась, когда он проходил мимо, и, прижимаясь к Тому всем телом, умоляла:
– Не надо. Не надо, Том, не трогай его. Пожалуйста, только не сейчас.
Эндри умирал долго. Воля к жизни была очень сильна в нем, потому что он не хотел разлучаться с женщиной, которую любил столько лет. Четыре дня он отчаянно боролся со смертью, удивляя докторов своей выносливостью.
Четыре дня и четыре ночи Кэти не отходила от его постели. Она сидела возле него, держа его слабую руку в своей и глядя полными слез глазами на его бледное измученное лицо. Бетти и Кэтрин время от времени заходили в комнату, но она не замечала их. Тиканье стенных часов на лестничной площадке становилось все громче и громче, теперь ей казалось, что маятник отсчитывает секунды у нее в голове, каждый раз повторяя:
В течение сорока пяти лет в ее душе не было другого имени, кроме этого; в течение сорока пяти лет все ее чувства были посвящены ему, и все ее мысли были обращены к нему. В течение сорока пяти лет она была его Кэти, его любимой Кэти. Она сомневалась, что где-то в мире существовала еще такая сильная любовь, как та, которая связывала их все эти годы… А теперь близился конец.
Маятник, отсчитывающий секунды в ее голове, остановился, и тиканье часов умолкло. Его рука пошевелилась в ее руке, и его рот приоткрылся.
– Кэти, – прошептал он.
Его голос доносился откуда-то издалека, словно с другой планеты.
– Да, мой дорогой. Я здесь. Я здесь, с тобой.
– Кэти.
Его сухие губы дрогнули, а глаза, все еще удивительно синие, посмотрели на нее с узнаванием. Потом его черты расплылись за пеленой слез, застлавшей ее взгляд, и она, беззвучно рыдая, продолжала сжимать его руку.
– Кэти, – повторил он.
– Что, мой дорогой?
– Прости меня, Кэти. Прости.
– О, Энди!
– Мой сын… он плохой. Я не… не знал, только иногда… замечал что-то в твоем взгляде, но не мог… не мог понять.
– Не волнуйся, любимый. Это уже не имеет никакого значения. Не разговаривай, лучше отдохни.
