Англии – точнее, именно отсюда, из Гринволл-Мэнора.
– О, я вас поняла, сэр, – Мэгги склонила голову набок, не сводя глаз с лица Дэниела. – Ваша прабабушка была очень хорошей женщиной, сэр, настоящей леди.
– Я в этом не сомневаюсь, – отозвался Дэниел с вежливым кивком.
Мэгги повернулась к комоду и, достав оттуда белую льняную скатерть, накрыла ею угол длинного кухонного стола. Она поставила на стол большую поджаристую хлебину, блюдо с сыром, половину фруктового пирога и дымящийся чайник.
Прихлебывая крепкий душистый чай, Дэниел чувствовал, как возбуждение все сильнее и сильнее овладевает им. Это возбуждение, смешанное с любопытством, не было совсем ново ему. С тех пор как отец обнаружил в архивах деда письма из Гринволл-Мэнора, его не оставляло желание докопаться до сути их семейной тайны. Письма были найдены две недели назад, когда его дед, Дэниел Розье Первый, скончался, а бабушка лежала в коме и почти не было надежды на то, что она выживет. Тогда отец и начал разбирать бумаги деда. В секретере в библиотеке он нашел кипу писем, которые не имели отношения к деловой переписки Дэниела Первого. Это была личная корреспонденция, и Дэниел Розье Второй был глубоко потрясен, узнав, что у него, оказывается, в Англии была бабушка, которая умерла два года назад, и дед, который во времена смерти бабушки, был еще жив.
Когда его мать вышла из комы и немного оправилась, он попытался расспросить ее об этих загадочных английских родственниках, но та решительно отказалась отвечать. Ввиду ее тяжелого состояния Дэниелу Второму пришлось унять любопытство и прекратить расспросы.
Дэниэль Второй всегда считал, что как родители его матери, так и родители его отца умерли еще до того, как их дети поженились. Сейчас, когда выяснилось, что это не так, и когда мать отказалась что-либо о них говорить, он почувствовал, что за всем этим кроется какая-то тайна. Поэтому, воспользовавшись тем, что его сын уезжал на учебу в Англию, он поручил Дэниелу Третьему разузнать об их английских родственниках. И вот Дэниел Третий сидел на кухне в Гринволл-Мэноре, доедал свой третий кусок хлеба с сыром и допивал вторую чашку чая, а Робсоны, казалось, вовсе не собирались вести его к старику.
– Я никогда не ел такого вкусного хлеба, – сказал Дэниел, улыбаясь Мэгги.
– Я сама его пеку, – сказала она, улыбаясь в ответ. – Усадьба расположена на отшибе, и никто не согласится доставлять сюда хлеб, поэтому мне приходится печь его самой.
Дэниел потер ладонью об ладонь, смахивая с пальцев хлебные крошки, потом достал из кармана платок и вытер уголки рта. Наконец, обращаясь к Вилли, он спросил:
– Могу я пойти наверх?
– О да, сэр. Конечно.
Вилли открыл перед ним дверь и пропустил в темный коридор, в конце которого находилась другая дверь, ведущая в зал.
Огромный зал с высокими потолками и с рядом дубовых дверей вдоль стен был в полнейшем запустении. Полы покрывал такой толстый слой пыли, что их, должно быть, не подметали уже годы, а с потолка свисали по углам длинные нити паутины. Дэниел остановился, пораженный как размерами помещения, так и его состоянием.
– Я знаю, я знаю, сэр, это выглядит ужасно, – извиняющимся тоном сказал Вилли. – Но у нас с женой не доходят руки прибрать как следует в доме. Я целыми днями вожусь со стариком, а Мэгги едва успевает управиться с готовкой и со стиркой. А стирать приходится очень много, сэр, и воду приходится всякий раз греть на печи.
– Что вы, что вы, я вовсе не собирался винить вас в том, что в доме не прибрано, – поспешил уверить его Дэниел. – Я, напротив, удивлен, как вы вообще можете здесь жить. Это такое унылое место!
Вилли едва заметно улыбнулся.
– Вы еще не видели старика, сэр. Если бы нам с женой надо было заниматься только домом, все было бы прекрасно, и мы бы быстро привели его в порядок. Но старик… Вот это в самом деле ужасное зрелище. Я лучше заранее подготовлю вас, сэр. Дело не только в том, что он очень стар. Он к тому же искалечен, наполовину парализован, и у него не в порядке с головой. Много лет назад в него стреляли. У него, можно сказать, нет пол-лица. Я думаю, это подействовало и на его мозги. С ним часто случаются припадки. В последние дни, правда, он вел себя достаточно спокойно, но он может меняться моментально. А когда на него находит ярость, он становится просто ужасным. Я… я решил, что будет лучше, если я предупрежу вас заранее, сэр.
Дэниел слегка покачал головой и молча последовал за Вилли к широкой дубовой лестнице в глубине зала.
Они поднялись до галереи, освещенной слабыми лучами солнца, которые с трудом проникали сквозь грязные забрызганные окна, пересекли ее и прошли по длинному коридору. Прежде чем открыть дверь спальни, Вилли с секунду помедлил, глядя на гостя, потом жестом пригласил его следовать за ним.
Вслед за Вилли Дэниел медленно вошел в комнату. Сначала он увидел только два больших окна, за которыми сияло солнце. Эти окна, в отличие от окон галереи, оказались чистыми, и комната была залита солнечным светом. Он также успел заметить, что и мебель в комнате, хоть и не отполирована до блеска, все-таки имеет достаточно приличный вид – очевидно, с нее регулярно стирают пыль. Окна были в стене, противоположной входу, кровать же стояла слева от двери, поэтому он не сразу увидел ее и того, кто в ней находился.
Хоть он уже и был подготовлен рассказом Вилли, Дэниел невольно вздрогнул при виде существа, сидящего посреди широкой постели. Он почувствовал, как его плечи непроизвольно поползли вверх, словно желая защитить от удара голову.
Старик в самом деле представлял из себя жуткое зрелище. Его совершенно лысый череп, обтянутый серовато-бледной, как у мертвеца, кожей, был местами покрыт коричневыми пятнами. Издалека белые кусочки кожи казались струпьями, а коричневые – выемками в голове. Глаза – маленькие черные точки, запрятанные в глубине двух воронок. Та половина его лица, где уцелело ухо, была сплошной массой дряблой сморщенной кожи; другая половина, та, где не было уха, выглядела так, словно ее нанизали на иглу и прошили вдоль и поперек красной ниткой. Одна его рука неподвижно лежала на стеганом покрывале; она была абсолютно белой и безжизненной, даже без намека на вены, как рука трупа. Но еще более отвратительное зрелище представляла собой его другая рука, если можно назвать рукой этот кусок истерзанного мяса с култышками пальцев. Кожаный ремешок, похожий на собачий поводок, протягивался от руки до изголовья кровати; один его конец был обвязан вокруг запястья, другой прикреплен к самому прочному столбу спинки.
Дэниел, не в силах вымолвить ни слова, наблюдал за Вилли, который подошел к постели и, наклонившись к самому уху старика, громко сказал:
– К вам пришел гость! – Отойдя в сторону, он добавил вполголоса, обращаясь к Дэниелу: – Не подходите слишком близко, сэр.
У Дэниела вовсе не было желания подходить слишком близко. Юноша с трудом заставил себя сделать несколько шагов вперед. Остановившись в ногах кровати, он нервно облизал губы.
– Добрый день, сэр, – сказал он, стараясь придать своему тону спокойный, вежливый оттенок.
– Ва! Ва! Чертов доктор! – завопил старик. – Убирайся отсюда вместе со всеми остальными! Я еще не умер! Я не позволю себя похоронить!
Голос старика был глухим и доносился, словно из глубины какой-то ямы, слова были отрывистыми и едва различимыми, – казалось, они принимают ту же форму, что и его кривые изуродованные губы. Он на секунду умолк, и в его маленьких глазках зажглось дьявольское пламя, а искалеченная рука резко дернулась вперед, но ремешок не позволил ему дотянуться до гостя.
– Кто ты такой, черт тебя побери? – пронзительно закричал он. – Откуда тебя черти принесли? Не смотри на меня так! Я еще не умер! Не умер!
– Это ваш правнук, – прокричал Вилли. – Он приехал к вам из Америки.
Тело на кровати в течение нескольких секунд оставалось неподвижным, потом мускулы лица задергались, дряблая кожа собралась в гармошку, а черные точки глаз расширились. Челюсти старика энергично заработали, так, словно у него был полный рот еды, которую ему никак не удавалось прожевать. Наконец он сказал одно-единственное слово, но произнес его отчетливо, почти не исказив:
– Внук?
