надеясь, что сейчас наступит смерть, ибо такая жизнь была ей недорога. Теперь она понимала, что совершила ошибку. Мануэль был прав: ей не следовало за ним увязываться. Больше всего на свете ей сейчас хотелось вернуться домой на любых, даже самых унизительных условиях. Она чувствовала, что готова вынести любое издевательство, лишь бы избавиться от телесных мучений. Боль в ступнях была настолько нестерпимой, что ей хотелось упасть ничком и разрыдаться, но и для этого потребовалось бы усилие, а у нее не осталось никаких сил. Единственное достоинство агонии, в которой она билась, заключалось в том, что благодаря ей она не вспоминала больше лицо мертвого Легренджа.
– Выпейте-ка вот это. – Мануэль наклонился к ней с маленькой фарфоровой чашкой.
Она медленно подняла веки, оперлась на локоть и залпом выпила имбирный напиток Эми, показавшийся ей сейчас слаще вина. Мануэль протянул ей толстый кусок хлеба с сыром.
– Благодарю, я не голодна, – выдавила она.
– Лучше бы поели, вам это не повредит. – Он говорил по-прежнему резко, выглядел сердитым, вообще не походил на того Мануэля, к которому она привыкла. Он сидел в ярде от нее и неспешно жевал, глядя перед собой. – Пора выяснить наши отношения, – внезапно сказал он.
Несмотря на усталость, ее глаза расширились. Он добавил, глядя на нее:
– Раз мы вместе путешествуем, людям захочется знать, кем мы приходимся друг другу.
Она глубоко вздохнула и согласилась:
– Ну, да. – После этого с видом благодетельницы, невзирая на крайнюю усталость и плачевные обстоятельства, заявила: – Можете отвечать, что я вам сестра.
Он откинул голову, но не засмеялся. Снова посмотрев на нее, он сказал:
– У вас один разговор и внешность, а у меня совсем другой. Тут и дураку понятно, что мы с вами спрыгнули с разных веток.
– О Мануэль! – Она потупилась. – Простите меня. Я буду стараться вести себя иначе. Придется!
– Себя в один присест не переделаешь. Лучше уж выдавайте себя за дочь моей покойной сестры, воспитывавшуюся в монастыре или в другом подобном месте.
Она покачала головой.
– Это будет только хуже. У меня не получится называть вас дядей.
– Почему? – Вопрос прозвучал агрессивно, и она поспешно ответила, желая его успокоить:
– Просто потому, что вы не выглядите достаточно пожилым.
Он вскочил на ноги, огляделся и проворчал:
– Этот замысел – сущее безумие, мисс Аннабелла, вы и сами это понимаете. Поблизости наверняка найдется дом, где согласятся вас принять…
Не прошло и нескольких минут, как она больше всего на свете захотела вернуться к удобствам, чего бы это ей ни стоило, однако сейчас ее уста изрекли:
– Я не хочу приюта. Единственный путь, каким я могу оказаться в одном из домов в этой местности, – это вход для прислуги. Мое происхождение должно быть известно всему графству. Я стану занозой в глазу у любого, с кем прежде встречалась. Если я что-то и усвоила за последние недели, так это то, что люди не выносят бесчестья. Я познала это на собственном опыте, мне невыносимо предстать перед кем-либо, кто знал меня раньше. – Она запнулась. – За исключением вас. Как ни странно, мне все равно, что вам обо мне известно, Мануэль.
Она надеялась, что эти слова смягчат его, превратят в прежнего Мануэля, каким она знала его раньше, однако он всего лишь пробурчал что-то невнятное, отвернулся и отправился к каменной изгороди. Когда он скрылся из виду, она уронила голову на грудь и крепко закрыла глаза руками, чтобы не расплакаться. Вместо того чтобы давать волю слезам, ей следовало хорошенько поразмыслить. Главное сейчас – получить какую-то работу, пусть даже самую неблагодарную, чтобы заработать на проезд до Лондона. Там она найдет место. В этом она не сомневалась. Пока что ее задача заключалась в том, чтобы не огорчать Мануэля. Если бы только не усталость и не боль в ногах! Она сбросила туфли и, удостоверившись, что Мануэля нет поблизости, поспешно приподняла юбку и, отстегнув резинки, спустила чулки. Оказалось, что мозоль лопнул и чулок прилип к обнаженной ранке. Она попробовала его оторвать, но боль оказалась такой острой, что она повалилась на бок. Пролежала так несколько минут, а когда опомнилась, выяснилось, что Мануэль стоит рядом. Он рассматривал ее ногу.
– Я натерла пятки.
Он присел, схватил ее за лодыжку, приказал терпеть и дернул за чулок.
– Ох! – Она чуть не лишилась чувств.
– На вас надета нижняя юбка?
– Нижняя?.. Надета.
– Придется вам оторвать от нее пару полосок на бинты.
Она послушно кивнула.
Он отошел к своему мешку, нарочито отворачиваясь. Она оторвала от нижней юбки кружево, а потом полоску шириной в три дюйма.
– Готово, – сказала она.
Он разорвал полосу на две части, смочил один конец настойкой Эми и обвязал Аннабелле ногу, как будто это была щетка над лошадиным копытом.
– Надевайте башмаки, – приказал он. – В туфельках здесь не пройти.
Она подчинилась. Переобувшись, посмотрела на свои ноги, обутые в башмаки Эми. Зрелище было отталкивающее; она попробовала идти, но башмаки напоминали пудовые гири.
