– Ты, куколка, наверно не знаешь, с кем имеешь дело…
Тут уж вся банда близнецов оборачивается в его сторону и в глазах у них – нескрываемый ужас. Даже у мальчишек и старичков. А уж запойные молодые люди – те, вообще, приобретают сероватый оттенок.
– Хва…тайте его, – синхронно роняя скальпели из дрожащих рук, шепчут медсестры, ставшие одного цвета со своими халатами.
Хватайте! Как же! Дос – не из тех, кому понравилась бы лоботомия! Рецидивиста уже и след простыл. Вся банда близнецов, забыв о Жирдяе, мчится в погоню.
Я бросаюсь было за ними – надо же Доса выручать! Но кто-то крепко ловит меня за рукав. Оглядываюсь – Череп. Смотрит с каким-то странным просительным выражением:
– Леонид! Не надо…
– Он прав, – кивает Падла, – Дос справится. Еще и не из таких переделок выбирался. А нам необходимо срочно менять дислокацию. Пока Дибенко не стянул сюда основные силы.
Жирдяй выглядывает из кабинки:
– Они убрались?
– А ты как, уже успел в штаны наложить? – криво усмехаюсь.
Толстяк хмурится и отводит взгляд.
– Ладно тебе, – машет мне рукой Маньяк, – Не доставай человека. Подумаешь, нервы не выдержали. С кем не бывает.
– Нервы надо лечить, – замечаю я, – Лоботомией…
– Посмотрел бы я на тебя, на моем месте, – морщится Жирдяй, – Хорошо тебе болтать. Ты ведь дайвер! Ты в любую секунду можешь удрать! А нам… после того, что случилось с Падлой и Маньяком… Мы ведь, может, и жизнью рискуем!
Я вдруг замечаю кровь на рукаве толстяка – медсестра успела таки разок его полоснуть. Череп отрывает кусок рубахи и перевязывает ему рану. А я вздыхаю и отворачиваюсь. Жирдяй прав. Я – действительно, дайвер. Дайвер с дип-склерозом… Вовремя удрать – это, пожалуй, единственное, что у меня иногда получается…
Бородач бесцеремонно заталкивает всех в кабинку. Дверца захлопывается и Шурка, наш отважный пилот, дергает за цепочку слива, словно заправский машинист паровоза за рукоятку гудка. С шумом и свистом вода проносится в несуществующую канализацию… Падла распахивает дверцу – и нет больше осеннего леса.
Низкое, затянутое тучами небо. Бурное море, катящее раз за разом темные валы на скалистый берег. Ледяной, пронизывающий до костей ветер.
Дрожа от холода, выбираемся из кабинки.
Падла смеется, глядя на меня и Жирдяя:
– Что в пустыне было приятнее?
Интересно, почему ему не холодно? Он ведь вообще в одних трусах, словно фанатичный последователь Порфирия Иванова.
– Никаких признаков Дибенко, – вздыхает Маньяк, ежась на ветру, – Честно говоря, немного странно, что он до сих пор не засёк „Клозет-2000“.
– Не накаркай. Кабинка нам еще пригодится, – замечает Падла, – Идем на разведку. Череп и Жирдяй – вдоль берега на… не знаю, что это, но пускай будет север, мы с Леонидом – вон там попробуем пройти. Шурик остается сторожить „лимузин“!
– Но… – пытается возразить Маньяк.
– И никаких „но“,– по-командирски сурово отрезает бородач.
Обхватив плечи руками, ковыляю вслед за Падлой.
Мы не успеваем отойти и на двадцать шагов – душераздирающий вопль Шурки заставляет нас вернуться.
– Стой, гад, стой! – отчаянно орет Маньяк. И пытается догнать незнакомца, с обезьяньей ловкостью карабкающегося на практически отвесный утес. Куда там! Взобраться следом Шурке явно не под силу. Да и нам тоже.
– Что случилось? – встревоженно уточняем.
На бедного Маньяка жалко смотреть.
– Цепочку от сливного бачка упёр! Гад! – объясняет он, едва не рыдая.
– Ну и подумаешь, – утешает его Падла, – Обычная вещь…
Шурка кривится раздраженно:
– Без цепочки –
Мы запрокидываем головы и смотрим вверх, туда где на плоской макушке утеса, сидит, свесив ноги, наглый незнакомец.
– Придурок! Верни цепочку! – орет Маньяк, – Верни, я все прощу!
– Я – не придурок! Я – Ильмар-вор! – горделиво заявляет похититель.
– А, тогда ясно, – кивает подоспевший Жирдяй, – Тогда нам повезло, что он ещё и бачок не упёр!
– Может договоримся? – спрашивает Падла, рассматривая человека на утесе, – На кой хрен тебе сдалась эта ржавая железка?
Ильмар-вор ухмыляется:
– Можем и договориться. Цепочка – в обмен на Слово!
– Какое еще слово?
– Известно какое – самое главное!
– …! – орет запрокинув голову Маньяк.
– Это и есть – Слово? – с искренним удивлением смотрит вниз Ильмар.
– Это самое мягкое слово, какое я смог для тебя подобрать! – свирепо машет кулаком Шурик.
– Нет, пожалуй я передумал, – вздыхает вор и вешает цепочку на шею, вместо ожерелья, – Я оставлю её себе. С таким прикидом меня на „ура“ примут в лучших домах Парижа и Рима!
Из низких облаков выныривает планер. Оттуда бросают конец веревки и в следующий миг Ильмар-вор уносится в туманную даль. Вместе с нашей цепочкой. На прощанье – воздушный поцелуй:
– Спасибо за Слово! Обязательно испробую его в Версале!
– Ничего не скажешь, изящно сработано, – вздыхает Падла, провожая планер взглядом, – Выбора не остается. Идем пешком.
В удрученном настроении карабкаемся к проходу между скалами. Оказавшись наверху, оцениваем обстановку. По ту сторону прибрежной гряды начинается лес, которому во все стороны не видно конца и края. Разглядеть получше мешает туманная дымка, скрывающая от нас горизонт.
После недолгих колебаний спускаемся вниз, в лесную чащу. Хорошо хоть, здесь теплее и нет пронизывающего ветра. Плохо, что нет ни малейшего намека на дорогу или какие-нибудь ориентиры.
Мы молча топаем, продираясь через заросли молодого ельника. Наконец у Жирдяя не выдерживают нервы и он хрипло орет:
– Дима! Дибенко! Ау-у!
Падла хмыкает, но не пытается препятствовать.
– Дима! Друг! Покажись! – не унимается толстяк.
Кто-то сзади кладет руку на мое плечо… Я вздрагиваю и резко оборачиваюсь. Тьфу-ты! Конечно, это не Дибенко. Череп указывает куда-то в сторону:
– Дорога!
Радостно проламываемся в этом направлении.
Дорога – это сильно сказано. Скорее – тропа. И всё же, это лучше, чем ничего!
Ободренные, мы ускоренным маршем движемся вперед, пока не упираемся в здоровенный камень, установленный там, где тропа разделяется на три ответвления. Падла смахивает зеленоватый мох с поверхности камня и вслух читает проступившую надпись:
– „Налево пойдешь – вечный покой найдешь, направо – совесть потеряешь, прямо пойдешь – тоже плохо кончишь.“
Бородач в задумчивости сдвигает ушанку на лоб и чешет бритый затылок:
