– Можно вас просить? Вы покажите нам Третьякоф-фку?
Они мне нравились все больше и больше. И я даже не мог решить какая сильнее.
– А как же! – отвечаю
Я нарочно провел их через пустой Инженерный, с важным видом позвонил в диспетчерскую и нагло потребовал снять с сигнализации двери, которые выводили прямо на второй этаж основной экспозиции, в девятый зал. Потом еще два часа водил интуристок по Галерее. Я вывалил на них все, что только знал про русское изобразительное искусство и приплел еще очень многое от себя лично.
Выяснилось, что тетки приехали в Москву из Эстонии. К каким-то друзьям в гости. Друзья теперь пьяные валяются, и они совершенно не знают чем себя занять… Дело было практически в шляпе.
Безусловно, я произвел самое благоприятное впечатление и предстал во всей красе – интересный, улыбчивый, прилично одетый молодой чемодан. Поэтому, когда я предложил им встретиться сегодня же вечером, они с радостью согласились. Вторым, говорю, для комплекта будет мой давешний забавный товарищ, вы не против? Разумеется, они не были против.
Я побежал обратно в Инженерный. Леоныч встретил меня эмоционально:
– Ну, ты совсем, Фил! Я, блять, щас тебе…
Я оборвал его:
– Заткнись! Старик Фил привел тебе кобылку под уздцы, прямо в стойло. Ищи хатку, бобер- счастливчик!
Леоныч тут же позабыл про все обиды.
Ну, дальнейшее не так интересно. Скажу только, что кое-кто на мой взгляд, немного перебрал. Перестарался, так сказать, маленько в африканской страстности. Тетка этого кое-кого орала так, что я даже ходил узнавать, в чем дело. Выяснилось… А впрочем, это уже детали. Они там еще какие-то бега устроили, подушечный бой…
В общем, известный анекдот про то, что живая эстонка ничем не отличается от мертвой француженки оказался полнейшей чушью. И невозможного для них мало – я так скажу.
Через неделю у Леоныча на губе вылезла безобидная простуда, и я без устали подкалывал его при всей смене:
– Ну что, Сань… Эт-то есть эс-стонский приф-фетик?
Успех эта реприза имела неизменный. Иван Иваныч надрывал животик просто до слез.
Но вернемся в конец зимы, на «первую» зону, к портрету императора.
Отвергнув все мои измышления, Леонов сказал абсолютно серьезным тоном абсолютно неожиданную вещь:
– Фил, я собираюсь издавать журнал. Ты со мной?
– Да! – тут же ответил я.
И электрические искры радости пронзили все мое существо! Я еще не осознал до конца услышанное, а в голове пронеслась уже целая вереница прекрасных видений. Наконец-то, наконец-то настоящее, реальное дело! Журнал! Я буду работать в журнале… Ух, ты! Я буду такой модный, прогрессивный, продуманно небрежный,
– А про что журнал-то будет, Сань? – спросил я скорее для проформы, нежели это действительно имело для меня какое-то значение. Да какая разница!
Ответ меня, впрочем, порадовал:
– Про сплав на каяках, про сноуборд, ролики, маунтинбайк и все такое. Такой околоспортивный журнальчик будет у нас. Знаешь, я о тебе в первую очередь подумал. Ты ведь у нас вроде как в Полиграфе учишься.
– Ну… «Вроде как» – это еще сильно сказано, – замялся я.
– Не важно, – махнул рукой Леоныч. – Ты по духу подходишь, это главное.
Я покраснел даже от такой нежданной похвалы:
– Что ж, спасибо!
Не дожидаясь наводящих вопросов, Леонов посвятил меня в некоторые детали комбинации. Оказалось, что у него имеется приятель с редкой фамилией Ефремов. Редкофамильный Ефремов человек далеко не бедный, и даже якобы совладелец Мурманского порта. Проклятый дефолт он пережил относительно безболезненно, так как, вовремя предупрежденный доброжелателями, успел конвертировать облигации ГКО в веселые пиастры. И самое главное вот что. Он по неизвестной причине настолько благоволит Леонычу, что готов выделить под непрофильный актив где-то так в районе сотни тонн грина… Тут я замер.
Сто тысяч долларов, ребзи! В марте 1999 года это была очень серьезная сумма. Без всяких преувеличений. И не надо так скептически улыбаться, мол, что может понимать паренек, вряд ли когда- нибудь державший в руках более штуцера. Ну кое-что, кое-что… Для наглядности – столько стоило шесть однокомнатных квартир в Москве. Или, чтобы ее заработать всему «Куранту» надо было служить без отпусков и выходных в течении семи лет. Или одному мне – сто сорок лет, то есть пришлось бы наниматься сторожем еще при живом Павле Михайловиче Третьякове. Даже еще при папеньке его – дяде Мише.
Хватило ли бы тех ста тонн на издание журнала? – возможно, спросите вы. А это уже другой вопрос. Этого я и тогда не знал, и сейчас не знаю. В общем, история показалась мне вполне стройной, сбалансированной и правдоподобной.
