Как я охранял Третьяковку

детских кубиках.

А ты чувствуешь себя при этом идиотом, ничтожеством без капли мозгов в голове. Уже через пять минут подобного разговора хочется дать ему немедленно в морду, через шесть – плакать. Ты в ужасе убегаешь от типичного мифиста, так он еще настойчиво преследует тебя и что-то пытается рассказать напоследок.

Михаил Борисович был уже пожилым типичным мифистом, поэтому все вышеперечисленные признаки приобрели у него застарелый характер и даже более того. Они стали его натурой.

Самую первую шутку с ним пошутил (вопреки общему хвастливому лейтмотиву этой повести) не я, а Крыканов. Тот самый Крыкс из Люберец. Я, правда, стоял рядом.

Михаил Борисович нес вахту на «пятой» зоне, когда Крыкс совершил ему звонок по SLO с «четвертой». Расстояние между ними было не более двадцати метров, но за посетительской суетой Михаил Борисович не мог видеть своего собеседника.

Поначалу Михаил Борисович вообще не понял, что это такое у него пищит в ящичке. Когда же он обнаружил там маленькую говорящую коробочку с лампочками, удивление его было отчетливо и трогательно. Наверное, он думал, что SLO годится лишь для того, чтобы ему, Михаилу Борисовичу раз в два часа подмену требовать. И получается, никто ему не объяснил, что по селекторам можно спокойно переговариваться. Тем лучше, тем лучше…

Когда Михаил Борисович нажал, наконец, клавишу «прием», Крыкс строго заорал:

– «Пятая», мать твою, почему не отвечаешь?!

Михаил Борисович малость струхнул и интеллигентно осведомился:

– Аллёй?

Крыкс страшно возмутился:

– Какое, бля, «аллёй»? Кто у аппарата?

Совершенно потерявшийся Михаил Борисович прошептал слабым голосом:

– Я…

Крыкс как рявкнет:

– Ка-а-акой еще «я»?! Доложись по форме!

Михаил Борисович:

– Виноват… Миша. То есть Миша Лазаревский.

Крыкс как будто немного смягчился:

– А-а-а, Лазаревский… Новенький, что ли?

– Так точно.

– Значит так. Слушай сюда, Лазаревский. Начальник объекта говорит…

Услышав это, я присвистнул и энергично ткнул Крыкса кулаком в печень, мол, «что несешь?!». Вован только отмахнулся и продолжил:

– Начальник объекта говорит. Там скоро мимо тебя проследует группа иностранных туристов, – Крыкс сделал паузу, и с чувством добавил: – Повнимательнее, сынок!

Вообще-то, это самое «повнимательнее!» ввел в курантовский лексикон Олег Баранкин. Как, впрочем, и многое другое – новаторское, передовое, полезное. Олег не давал нам скучать и постоянно придумывал что-то такое этакое. Например, одной из его любимых итераций был тайный шпионский язык жестов – вроде того, каким в кино переговариваются между собой американские спецназовцы. Про этот язык Баранкин вычитал в журнале «Солдат удачи» (преданным подписчиком которого являлся), и с поразительным упорством пытался привить его ростки на скудную российскую почву.

Путем каждодневных тренировок Баранкин достиг в спецназовском эсперанто действительно впечатляющих успехов. С дьявольской ловкостью и быстротой складывая пальцы рук, ладони и голову в различные комбинации, он запросто мог составлять целые сложносочиненные предложения. Серьезно! Прямо как письма писал – с подлежащими, сказуемыми, деепричастными оборотами, прямой речью, и прочей грамматической ботвой.

Идея изъясняться секретным кодом чрезвычайно импонировала Олегу. Он вообще был искренне влюблен во все тайное, секретное и режимное. Но «любовь – не вздохи на скамейке». Как и во всяком настоящем чувстве не все было гладко в той любви. Основные тернии для этой прекрасной и нужной затеи состояли в том, что баранкинские пантомимы мог разобрать далеко не каждый. Без соответствующей подготовки это было вообще невозможно! Поди, догадайся, чего он там руками машет… Человек несведущий, глядя на Олега, запросто мог принять его за контуженного или опасно больного (что, справедливости ради заметим, все же не соответствовало действительности).

Из-за секретного языка постоянно случались всякие накладки и глупые недоразумения. Недавно забритые салаги просто физически не поспевали разбирать шифрограммы Олега. Он состряпает чего-нибудь на пальцах, а молодые, необстрелянные сотрудники не понимают ни хрена. Порой это вносило в Службу ненужные путаницу и неразбериху. Вот, к примеру, такая ситуация.

Так называемый ВИП-визит. Некий жалкий президентишка приехал в Третьяковку картинки посмотреть. Президентишка-то – тьфу, плюнь и разотри, сморчок кривоногий, смотреть не на что. Срам один, а не государственный деятель. Там из Гватепанамы какой-нибудь, условный кровавый диктатор Мендоса. И даром он не сдался никому, кроме пятнадцати гватепанамских сумасшедших из «Фронта национального освобождения имени Диего Марадоны».

Тем не менее, ВИП-визит – это событие в жизни Галереи, и исключительно ответственное мероприятие для Службы безопасности.

С первого шага ВИПа по третьяковской территории вокруг него закручивается сложный и взаимосвязанный хоровод охранных усилий. В нужные залы временно прекращается доступ посетителей. Какие-то двери закрываются. Какие-то, наоборот, открываются. Лестницы и переходы берутся под усиленный контроль. Плановые экскурсии запускаются по другим, непересекающимся маршрутам, и т. д. и