– Хорошо, – уронил юз-баши. – Найди его. Я спрошу.
– Найду. Спроси, – сказал Дмитрий. – Он скажет.
– Родич поклялся, что убьет тебя, – сказал сотник. – Он твой кровник.
– Кровник? – переспросил Дмитрий. Незнакомое слово.
– А-а-а… – с досадою протянул юз-баши. – Родич. Много родичей. Хотят убить тебя. Понял?
– Понял, – отозвался Дмитрий, сообразив, в чем дело. Вендетта со стороны родственников. Он вдруг вспомнил, как солдат тащил девчонку, и его разобрало зло. На солдата, на его жаждущих крови родственничков. И на себя в том числе.
– Пусть, – глухо сказал он. – Убью. Всех убью. Нападут – убью.
Сотник громко расхохотался, хлопая себя по ляжкам.
– Всех убью… – повторял он весело. – Всех…
Отсмеявшись, юз-баши утер узкие глаза.
– Нападут – убьешь, – сказал он. – Не нападут – нет. Нет, – повторил он тоном приказа.
– Нет, – согласился Дмитрий.
– Хороший воин, – сказал юз-баши. – Будешь хорошим ун-баши.
– Твои слова, как мед, – ответил Дмитрий. Обычная формула вежливости.
– А где девка? – спросил сотник. – Хочу посмотреть.
Дмитрий на долю секунды замедлил с ответом. Вот этого он как раз и не предусмотрел. Сотник может и забрать пленницу, если она понравится. И ничего не останется, как просить юз-баши принять девчонку в дар. Право первой ночи или как там оно у них называется… Оставить девчонку у себя он может только силой. Черт возьми, сорвался на свою голову… Что же теперь – устраивать крошево ради этой пигалицы, резать сотника, а потом с боем пробиваться сквозь лагерь? Эх, средневековье… Может, оно и к лучшему – только от лишней обузы избавится…
– В обозе, – спокойно ответил он. – У торговца. Джафара Кривого.
За войском Тимура следовал большой обоз. Кто в нем только не ехал, чего там только не было – осадные машины и орудия, их обслуга, мастера, чьи руки могли в считанные часы навести мост через реку, кузнецы и сапожники, жены и наложницы, потомки пророка и богословы, ученые мужи и астрологи, дервиши и торговцы, даже банщики со сборными банями, И еще – пленные, ставшие отныне рабами. Шумен и непомерно велик был обоз и напоминал цыганский табор. Сотни вьючных животных – лошади, верблюды, ослы и мулы; крытые коврами и кожами повозки – богатые и простые.
* * *
Сотник Желаддин-бек был по-своему умным человеком, иначе бы не стал сотником. Не был он и трусом.
Ход его мыслей был прост: раз уж Гуль убил за пленницу солдата, значит, она того стоит. Если личико у пленницы смазливое, а тело упругое, то она согреет ему сегодняшней ночью ложе, а если окажется красавицей, то можно преподнести в подарок мин-баши[22].
Но стоило ему упомянуть о пленнице, как с белокожим чужеземцем, откликающимся на неподобающую мужчине, по мнению сотника, кличку, произошла странная перемена. Гуль по-прежнему стоял перед ним на коленях, расслабленно опустив бычьи плечи и вроде бы не шевелился и не делал ничего. Но из его непривычных, круглого разреза глаз (“Как у совы”, – думал сотник) вдруг словно ушли все соки жизни. Они стали пустыми и мертвыми, как два холодных зеленых камня. Даже еще мертвее – как зеленые глиняные чешуйки безжизненного, выжженного солнцем такыра[23].
Желаддин-бек почувствовал, как поползла по спине капля холодного пота. Если бы в зеленых глазах, которые не отрываясь смотрели на него, было хоть что-нибудь человеческое – гнев, затаенная злость, раздражение. Нет, два зеленых глаза слепо уставились в лицо. Желаддин-бек шевельнул рукой, потянувшись к кинжалу на поясе. Две зеленые и мертвенные радужки шевельнулись, будто их дернули за невидимые ниточки, и рука сотника сама собой остановилась. Он медленно отвел глаза, не в силах выдержать этого нечеловеческого, мертвого взгляда. И услышал, как Гуль говорит, где пленница.
Сотник осторожно взглянул на Гуля. Глаза воина-гиганта вновь стали обычными, человеческими, – живыми и спокойными. Но Желаддин-беку почудилось, что в их глубине еще сохранился тот пугающий, мертвенный отсвет.
Разные слухи ходили о зеленоглазом чужеземце. Говорили, будто он – бахадур из земли неверных, прослышавший о величии и славе эмира, что пришел он с края земли, пал ниц перед Тимуром и слезно умолял взять на службу, чтобы стяжать славу под победоносными знаменами Щита Ислама. Поговаривали, что он знатного происхождения и бежал со своей далекой родины от немилости правителя. Втихомолку иной раз перешептывались, что он – не человек, а дэв, вышедший из безводных песков. Что пробрался в эмирский сад со злым умыслом, но, увидев Тамерлана, рухнул без памяти на землю, очнувшись же, лишился волшебства своего и поклялся быть верным псом государя. Но эмир не пожелал держать близ себя духа зла, пусть он даже обессилел, и велел ему быть простым солдатом в своем войске. Одно было достоверно: чужеземец действительно предстал перед эмиром и сам Тимур взял его в войско. Поэтому чужеземца не просто Гулем кличут, а Тимуровым Гулем.
“Жаль Мансура, – подумал Желаддин с тоскливым сожалением. – Сумел же сдружиться с этаким чудовищем…”
Сейчас сотник вполне был готов поверить, будто чужеземец – не человек. Но и не дэв, охочий и гораздый до всяких пакостей. Нет. Желаддин-беку показалось, что сам ангел смерти Азраил только что глянул на него своим несущим смерть взором. По собственной прихоти он принял облик человека и пришел в войско, чтобы собрать добычу. И сотник Желаддин-бек может взять себе пленницу, но заплатит он за нее жизнью, ибо кто-то должен умереть – либо она, либо он.
И стало ясно сотнику, почему он не видит привычного раболепия в глазах чужака. Что для него сотник Желаддин-бек? Горстка праха…
