И не стало Железного Хромца, Грозного эмира, до последней клеточки заполненного сознанием собственного всемогущества. Вместо него, навалившись локтем на шелковую подушечку, хмурил густые, с сединой брови потрясенный рыжебородый старик, пытающийся вникнуть в смысл сказанных ему слов.
Дмитрий сидел на пятках перед толстой стопкой войлока, на которую перед началом беседы опустился Тимур. Он чувствовал себя спокойным и умиротворенным. Так, словно стал прежним Дмитрием, которого Велимир звал “редкой зверюгой”. И тому, прежнему Дмитрию было даже забавно, что он намерен заморочить голову не кому-нибудь, а Тамерлану, смешав невероятную правду с небылицами собственного изготовления.
Чуть повернув голову, Дмитрий огляделся. Круг охраны, сомкнувшийся вокруг него и эмира, стоял в отдалении, чтобы разговор Тамерлана и чужеземца не долетал до лишних ушей. И сам разговор состоялся не в лагере, а за его пределами, в чистом поле. Тимур словно демонстрировал Дмитрию выполнение условий, которые ему были поставлены: с глазу на глаз, только ты и я. Для хитрого и осторожного средневекового владыки со множеством врагов, которые были бы рады любому способу, лишь бы отправить недруга на тот свет, такой поступок можно было бы назвать верхом беспечности. А вдруг Дмитрий – наемный убийца? С его силой он может попросту задавить голыми руками. И стража не успеет подбежать.
Тамерлан не стал бы столь доверчив, не будь на то веских оснований. Кроется ли причина доверия Хромца в том, что Дмитрий спас Халиль-Султана? Вряд ли. “Клятва верности на мече”, которую принес по “обычаю своей земли” воин-чужак, тоже навряд ли подвигла Хромца на риск. Значит, есть еще какой-то фактор, о котором Дмитрий не знает. И, может быть, этот неизвестный фактор как раз и есть самый важный…
Тамерлан в молчании крутил золотое кольцо на мизинце. Вдруг снял его, и Дмитрию показалось, будто Хромец хочет расплющить колечко, сдавив золотой ободок. Но, видимо, только показалось. Тимур вернул кольцо на палец и стал его поглаживать.
Дмитрию не нравилось, что молчание затягивается. Он сознавал: Тамерлану нужно время, чтобы принять его, как посланника из будущего. По сути он поставил эмира в почти такое же положение, в каком побывал сам, когда вдруг до него дошло, что он неизвестно каким образом оказался в прошлом. Трудно, очень трудно сейчас приходится Тимуру. Ему бы совет созвать из мудрецов, выдать им байку Дмитрия и постановить: решайте, мол, мудрые головы, может Аллах сотворить подобное чудо или нет? Решение он, конечно же, примет сам, плюнув на всю ученую и мудрую братию, но это бы дало ему передышку и время осознать если и не правдивость чудесного перенесения из будущего, то хотя бы возможность использовать чудо в свою пользу. Тамерлан ведь любил, чтобы вода лилась на его мельницу безостановочно.
Эмир оставил кольцо в покое.
– Какой вестью? – хрипло проговорил он, низко опустив голову.
– Я послан сказать тебе: “Эмир Тимур, имя твое и деяния пережили века; твои потомки благополучно царствуют спустя семьсот лет от нынешнего дня”.
Раскосые глаза Тамерлана расширились и смотрели сквозь Дмитрия, словно не видя его. Он еле слышно прошептал несколько слов – Дмитрий не разобрал, каких именно. Но видел, что Хромец пребывает в смятении, и выжидал. Разговор еще только начался. Губы Тамерлана продолжали беззвучно шевелиться, остановившийся взгляд был лишен и тени мысли. “Как бы его удар не хватил…” – обеспокоен-но подумал Дмитрий.
Вдруг Хромец схватился за грудь и покачнулся. И упал бы, но Дмитрий метнулся и успел поддержать жилистое и худощавое тело. На какое-то мгновение лицо Тамерлана оказалось близко-близко, и их глаза встретились. Взгляд Тамерлана был почти безумен, точки зрачков часто пульсировали”
– Я не лжец и не безумец, хазрат эмир, – сказал Дмитрий. – Я посланец. Посланец из грядущего.
Он слышал крики стражников за спиной и их топот, ждал удара в спину. Еще мгновение… Тимур резко дернулся, высвобождаясь из хватки Дмитрия.
– Прочь! Все прочь! – вдруг дико, срываясь на визг, закричал Тимур. – Не приближайтесь, собачьи дети!
* * *
Он сидел, нахохлившись, как старый ворон. Человек, которого ненавидел и боялся весь азиатский мир.
Начинало смеркаться. В траве, незаметный, громко запел сверчок. Он звенел где-то совсем рядом, и Тимур невольно оглянулся, но, конечно же, не увидел маленького певца.
Небо темнело. Вскоре замерцает первая звезда – бледная искорка, которая с каждой минутой будет разгораться все ярче и ярче. И остальные звезды высыплют вслед за нею, и небо заискрится алмазным, холодным блеском.
Тимур любил вид звездного неба. Оттого-то и брезговал пышностью дворцовых опочивален – из узких оконных щелей не видно искрящегося блестками небесного свода, напоминающего сокровищницу: сияние звезд походило на переливы драгоценных камней. Недосягаемых. И вечных. Астрологи, которых эмир держал при дворе, тоже любили небо, но по-своему. Им, длиннобородым, слоняющимся с умным видом, как раз удавалось превращать недосягаемые богатства в земные. И не руками они сотворяли это чудо, а с помощью хорошо подвешенного языка: будет толковать такой мудрец хоть целый день о расположении звезд, сыпать мудреными словами без устали, и поток его излияний способен остановить лишь звон золота. Нет бы сказать просто: “да” или “нет”.
Не то чтобы Тимур совсем не верил во власть небесных светил над людской судьбой, но знал: не будет продуманного до мелочей порядка в построении войска перед битвой, не будет плана, как обмануть противника, не будет войско состоять из закаленных в сражениях солдат – никакие звезды не решат исхода битвы. Но отказываться от помощи звезд тоже глупо: на то они и сверкают над головой своего избранника.
На небесные богатства Тамерлан не зарился – ему хватало и земных сокровищ. Пришел и взял. Не дают – отнял.
Не для себя старался. Сам – лишь эмир, но его внуки будут шахами. Владыками. И будут его потомки править семьдесят поколений[37]. Бог сотворит чудо…
И вот спустя добрых три десятка лет является вдруг неведомо откуда человек трехаршинного роста и говорит, будто послан из времен, которые настанут, когда смерть смежит веки не только Тимуру, но и
