Он посмотрел наверх.
Где же его всемогущий напарник?
Волновался он напрасно. Сначала Егор ощутил, как задрожала лестница, а следом за тем и сам виновник дрожи непринужденной походкой сбежал вниз на полпролета.
– Чисто, – сказал он. – Можно идти.
И в голосе его, и в позе сквозило легкое самодовольство. Человек был горд тем, что хорошо сделал свою работу – единственное, что он по-настоящему знал и умел. И, надо полагать, любил, поскольку нельзя хорошо делать дело, к которому не лежишь душой.
– Молодец, – не мог не похвалить его Егор. – Что бы я без тебя делал?
– Сидел бы на киче, – вполне резонно ответил Дикий.
Егор промолчал, не видя необходимости разъяснять ему сложный порядок взаимодействий, где их побег явился не прямым следствием помощи Дикого, а всего лишь отголоском несчастного случая, произошедшего с его сестрой и открывшего дверцу прихотливой, но последовательно точной цепи событий. Все это было лишним, учитывая ситуацию, к тому же Егор догадывался, что Дикий и сам неплохо различает подоплеку происходящего, и слова его – не более чем попытка шуткой разрядить обстановку.
– Зеркало цело? – спросил Егор.
– Все цело, – обиделся Дикий. – Пошли.
Егор поднялся на пятый этаж и вошел в квартиру.
У стены лежал труп мужчины, аккуратно повернутый лицом к плинтусу. Это Дикий постарался, очистил путь. Егор ничего не имел бы против того, чтобы на его глаза вообще никто не попадался. Но ничего не поделаешь, всякая работа имеет свои издержки. Итак, у стены лицом к плинтусу лежал труп, а ноги еще одного – крупного, судя по размеру ботинок – мужчины торчали из кухни.
– Всего двое было, – пояснил Дикий, по-своему истолковав взгляд Егора. – Детский сад.
– Угу, – кивнул Егор.
Он огляделся. Зеркало висело на прежнем месте, целехонькое.
Егор вдруг поймал себя на мысли, что не очень бы расстроился, если бы оно оказалось разбитым. Это удивило и огорчило его. Значит, ему все-таки в тягость его дар, если он не желает лишний раз прибегать к его услугам? Или здесь крылось что-то другое? Быть может, он подспудно понимает важность того, что ему сейчас откроется, и, прежде чем принять новую меру ответственности, ищет отсрочки для себя, хотя и сознает, что у него нет на нее ни времени, ни прав?
– Что мне делать? – прервал его мысли Дикий.
– Уйди, – глухо пробормотал Егор.
– Угу, – отозвался Дикий.
И столько почтительности было в его голосе, что Егор застыдился своей минутной слабости. Если этот человек так верит в него, что безоговорочно исполняет любые его команды, почему он сам то и дело подвергает свои действия сомнениям?
Время идет, пора действовать. Или что-то будет, или он уедет ни с чем.
Дикий скрылся в кухне и затих, будто пропал. «Кинг-Конг спрятался в джунглях», – подумал Егор.
Горину никто не мешал. Он подошел ближе к зеркалу, остановился перед ним, прикрыл глаза и несколько секунд слушал свое дыхание. Затем, решившись, поднял голову и посмотрел в зеркало – прямо себе в глаза.
Сначала ничего не было. Егор видел только свое невероятно напряженное лицо и черные точки зрачков, окруженные желтоватой каемкой. Он уже подумал, что напрасно приехал и что фокус не повторится. Видимо, днем он был в каком-то особом состоянии, что позволило ему заглянуть внутрь себя и увидеть похищение Жанны. И зеркало здесь совсем ни при чем, он переоценил его значимость…
Вдруг по зеркалу словно пробежала рябь, как будто его поверхность превратилась в воду. Лицо Егора расплылось и стерлось; вместо себя он увидел каких-то людей, стоящих в отдалении на крыше здания и что-то оживленно обсуждающих.
Он всмотрелся внимательнее.
Одним из этих людей был… профессор Никитин. Он стоял вполоборота, но Егор хорошо различил его характерный профиль и высокую посадку головы. Никитин что-то говорил стоящему возле него человеку, а тот изредка, но согласно кивал.
Собеседника Никитина Егор видел впервые. Это был плотный мужчина средних лет с волевым и властным лицом. Шитый у портного костюм, серебряный ежик волос, манера слушать так, как обычно слушают докладчика. Вот он прервал речь профессора энергичным движением руки и заговорил сам.
Стараясь услышать, что он говорит, Егор придвинулся ближе к зеркалу, хотя в этом вряд ли был большой смысл.
– Как хотите, – услышал он, – но только он должен на нас работать. Это наше основное условие, и оно не терпит обсуждения. Мы достаточно долго давали вам возможность обучать его – и, кстати, платили вам немалые деньги. Теперь пора отдавать долги.
– Да, вы правы, – ответил профессор. – Он готов к работе. Но только я боюсь, что вы слишком сильно загрузите его и он может не выдержать…
– Должен выдержать, – перебил его человек с седым ежиком волос. – И потом, это будет недолго. Сделаем дело, и пусть отдыхает. До поры до времени, конечно… А пока давайте обсудим некоторые аспекты нашего сотрудничества.
Он кому-то приглашающе махнул рукой, и Егор, к своему изумлению, увидел Жанну, которая подходила к ним с улыбкой на устах.
Кажется, она что-то проговорила, адресуясь к человеку с седым ежиком волос, но тут Егор, не выдержав напряжения, моргнул, и картинка распалась на мелкие части, как стеклышки в калейдоскопе.
Он помотал головой, перевел дыхание – и снова уставился в свое отражение, надеясь дослушать заинтересовавший его диалог до конца.
Но тщетно Горин напрягал силы. Видимо, произошедший сбой что-то нарушил и не дал ему возможности вернуть утерянное изображение. Картинка, которую он тщетно вызывал в своем воображении, растворилась бесследно, и он не мог отыскать даже ее отголосок в хаосе мелькающих образов.
Зато он увидел другое!
Вдруг поднялся и встал на дальней оконечности раскрывшегося перед ним окоема мерцающий громадный гриб. Ножка его поднималась все выше и выше, и шапка разрасталась на глазах, переливаясь розовыми и голубовато-зелеными красками. Зрелище была ужасное и прекрасное одновременно, и отчетливость его была такова, что Егор невольно подался назад, когда от «гриба» отделился плоский мутный круг и начал быстро расширяться в разные стороны, гоня перед собой тучи пыли и щебня. В этой пыли различались обломки зданий и машин; вдруг разинул в ужасном крике человек в накрученной на голову чалме, и тут же его сдуло, как пылинку; дрогнули и рухнули башни минаретов; подпрыгивая, как большой мяч, покатился по земле купол мечети. Затем от ножки гриба отделилась огненная вспышка и погнала перед собой алое зарево, в котором плавилось все – и небо, и земля, и все, что находилось между ними. В один миг превращались в факел и пропадали бегущие женщины, дети, солдаты… Ничего не могло выжить в этом адском котле, и последнее, что увидел Егор, – это черноту, остающуюся вокруг замершего в непостижимой высоте «гриба».
Он застонал, отгоняя ужасное видение, и, когда оно пропало, снова вперился в зеркало, в свои глаза, пытаясь найти то, что было для него жизненно важно и ради чего он явился к этому загадочному, сделанному неизвестно кем и для чего зеркалу.
Но на этот раз он увидел улицы Москвы, брусчатку Кремлевской площади, павильоны ВДНХ, сверкающие «карандаши» высоток, какие-то новые, не виданные им прежде, удивительно красивые здания. И вдруг все это, на секунду точно зависая в воздухе, начало отламываться – и кусками, как нарезанный торт, проваливаться под землю. Стройные проспекты и широкие улицы, полные машин, людей и всего того, что составляет полнокровную столичную жизнь, рушились на глазах, громадными пластами уходя в бездну и унося с собой целые кварталы и районы. Кое-где, как на горных пиках, оставались стоять одинокие здания, но все вокруг них превращалось в один невиданный по своим размерам каньон, в который потоками лилась грязная вода, рушились здания и десятками, сотнями тысяч падали люди. Все огромное пространство, веками занимаемое городом-государством, внезапно стало гигантской ямой, страшной дырой на теле земли,
