знала, но и слышанное из десятых уст.
– Что Ничипор! – Евдокия подняла руку с растопыренными пальцами и, как граблями, повела ею по черным растрепанным волосам. – Говорят, и Трутиков в лесу ночует, одни хлопцы дома. И Ладутька куда-то исчез. Шатаются люди кто где, только бы не на фронт!
– Трутиков уже старик, – поморщилась директорша. – А Ладутька… Кто ж его знает! Мой вот тоже хотел идти в армию вместе со всеми…
– Хотел, а сам дома сидит, – подколола Евдокия. – Только мой, бедный, где-то там… Один за всех! – она захлюпала носом. – Ни весточки от него, ничегусеньки…
Жена Жарского пропустила упрек мимо ушей, вздохнула, подвинулась к соседке и таинственно зашептала:
– Они в лес, знаете, чего ходят? Не просто так ходят. Мой там тоже пэру раз был. Только это секрет!
– Какой секрет? – Евдокия подняла на соседку покрасневшие, но сухие глаза. – Фронта испугались, вот и секретничают.
– Нет, не испугались, тут другое. Они прячут в лесу лучшие продукты колхозные и другое добро.
– Что прячут?
– Сало, мясо, муку, крупу, мед… Из колхоза…
– В лесу?
– В лесу.
– Дураки набитые! Раздать нужно людям, а не прятать. Все равно пропадет!
– Так они же для Красной Армии, когда вернется. И для партизан.
– А кто эти партизаны? Трутиков или ваш Ничипор?
– Я не знаю. Говорю, что слышала.
К тополю подошел Ваня Трутиков. Попросив извинения, он отозвал в сторону директоршу и шепотом сказал ей что-то.
– Ты пилу бы нам не наточил? – попросила Евдокия. – Мучаемся тут с нею.
– У меня нет времени, – сказал Ваня и побежал к квартире директора.
– Неумека! – зло бросила ему вслед Евдокия. – Что он спрашивал?
– Какая-то книжка понадобилась.
– Ну, книжек у него своих хватает, нечего врать.
Директорша покраснела.
…Ваня же сообщил директору школы, что, как только стемнеет, у них соберутся коммунисты. Когда хлопец вернулся домой, Никита Минович велел ему побыть во дворе, а сам остался наедине с Андреем.
– Тут и коммунистов у нас осталось, – говорил Никита Минович, словно жалуясь, – четыре человека. Анны Степановны нет, а она у нас была секретарем. Маханько, бригадир, и заведующий фермой Глинский в тыл погнали коров. Почти все председатели колхозов ушли в армию. Но соберем, сколько есть. Нужно посоветоваться. Мы уже один раз собирались.
Они сидели за столом, покрытым серой клеенкой: Трутиков в синей расстегнутой косоворотке, Андрей в своей форме, только шея забинтована, казалось, очень уж белым бинтом. Окна как с одной стороны стола, так и с другой были до половины задернуты белыми занавесками с вышитыми по ним вазончиками. Разговаривая, Трутиков изредка привставал, посматривал на улицу и на свой двор, обнесенный дощатым забором и обсаженный вишняком, видел, как под окнами прохаживался Ваня, как он поправлял на голове серую кепку.
– Мы под вечер уйдем, – как о твердо решенном, сказал Андрей. – Отдохнули у вас. Спасибо. Будем пробираться к своим.
– Оставайтесь. И у нас настоящее дело найдется.
– Мы люди военные, – не согласился Сокольный, – присягу давали.
– А разве тут нельзя воевать?
– Можно, но наше место там. Вот только…
– Что?
– Тут такое дело, Никита Минович: не мешало бы нам переодеться. Там, – Андрей кивнул в сторону школьного двора, – у меня есть кое-что из гражданской одежды. Может, послать Ваню?
– Ему Евдокия ничего не отдаст, – покачал головой Трутиков, – а я не пойду. Да и кому это нужно? Только выболтать, что вы пришли? Соберутся коммунисты, тогда и обсудим. А мое мнение, – вам нужно остаться. И в райкоме бы сказали то же самое.
– Не доберешься теперь до райкома, не найдешь его, – задумчиво проговорил Андрей. – А посоветоваться не мешало бы…
– Можно добраться… Я недавно встречался с секретарем райкома… Вот, почитайте!
Трутиков достал из-под клеенки «Правду» с выступлением Сталина. Сокольный глянул на заглавные буквы, бросил удивленный взгляд на последние строчки и встал. Читая на ходу, вышел из хаты.
Взобравшись на чердак, он показал газету Зайцеву, чистившему свой автомат. Оба вдумчиво и долго вчитывались в выступление Сталина, думали, советовались.
