Спросить? Не спросить?.. Толмай колебался. Разум был против. Но если бы нами всегда и во всем управлял разум! Как бедно б мы жили. И Толмай не удержался:
— Что же он вчера проповедовал?
Десятник рассматривал нож в опущенной руке, словно видел его впервые.
— Что-то опять несуразное… Говорил, будто надо любить всех и каждого и прощать всё и вся. Мол, свободен по-настоящему только тот, кто умеет прощать… А еще говорил он, что люди рождаются равными независимо от того, кто их родители. И когда его кто-то спросил, что не хочет ли он сказать, будто самый последний бродяга равен первосвященнику, он ответил, что равен. Бог-де создал всех одинаково по образу своему и подобию. А деление на сословия и положение идет не от Бога.
— И что же толпа? Смотрела ему с восхищением в рот и поддакивала? Еще бы! Кому не понравится, что его называют равным с первосвященником?! — Толмай разозлился.
Десятник сопел как простуженный и глядел то на нож, то на мешок.
— Развяжи! — приказал Толмай и на шаг отступил от мешка.
Галликан нагнулся и перерезал веревку, затем рукою махнул солдатам, переминавшимся у калитки. Те подошли к нему и взялись за мешок. Толмаю же показалось, что мешок неподвижен бездыханно. Что если в нем кто-то и есть, то неживой. И почему-то Толмаю сделалось страшно. Неужели…
— Шевелитесь! — поторопил он солдат.
Они подняли мешок, и из него показались мускулистые голые ноги, а чуть позже вывалился и весь Вар-Равван. Живой и глядевший вокруг спокойным, смиренным взором. Он стоял очень прямо и ничем не показывал ни злобы, ни страха, ни даже ненависти.
— Освободите его, — распорядился Толмай.
С Вар-Раввана сняли веревки, и он принялся растирать руками лицо.
А Толмай окаменел.
Окаменел от того, что на правой руке Вар-Раввана, на указательном пальце увидел кольцо. То самое — медное, неказистое. С одною насечкой. Кольцо Иешуа? Быть не может…
Электросилыч поднялся с кровати, оглядевшись, увидел халат — толстый, тяжелый и длинный — и потянулся к нему. Откуда взялось у Вар-Раввана это кольцо? Ведь он же чувствовал, он догадывался, что это — то самое. Не другое и не похожее. А то самое.
Из могилы?
Зачем?
Кто додумался?
Бред!
Но тускнело кольцо на указательном пальце. С одною насечкою…
Халат показался Макару Электросилычу тяжелее обычного. Как он раньше не замечал, что халат этот чертов сковывает как мешок?
В ванной, из зеркала, на него глядели глаза Толмая. Растерянные, блестевшие унизительным страхом. Отвратительным! За дверью ванной послышался кашель помощника:
— С добрым утром, Макар Электросилович!
— С добрым утром, с добрым утром и с хорошим днем, — с привычной бодростью прозвучало в ответ. Так отвечал он всегда. Так ответил сегодня.
Толмай по ту сторону зеркала, Электросилыч — по эту его сторону, в ванной, не поверили. Как он мог? Словно ничего не случилось.
А Эльзочка? Галликан? Вар-Равван?
— Завтракать будете в номере? — поинтересовался помощник.
— Конечно! Где же еще? Только чего-нибудь легкого, не как вчера, — продолжая удивлять самого себя, хохотнул этот Электросилыч.
Эльзочка, Эльза!.. Проклятый Вар-Равван. Повеситься, что ли? Он должен был отпустить Вар- Раввана, позволить ему убежать. А он…
Всемогущий Макар Электросилыч не в силах был отойти от зеркала, из которого на него спокойно смотрел Вар-Равван, потиравший лицо рукою… Кольцо.
Вон оно.
И насечка!
Вон она… Одна.
А нож у Галликана бандитский.
Так значит прощать всё и всех? Убийство можно простить? Если уж всё, так и убийство! И каждый бродяга, каждый мерзавец, каждый преступник от рождения равен кесарю-императору? И кесарь их должен любить?
Голос помощника был озабоченным:
— Макар Электросилович, вы определились, на какое из мероприятий пойдете сегодня вечером? Начальник охраны просит предупредить его заранее.
— А что там у них по программе?
— Ну, днем всякая мелочь. Центральными сегодня будут два представления. Политическое и актерское. В чем их суть, мне должны сообщить с минуты на минуту.
Макар Электросилыч подумал и сказал:
— Пожалуй, пойду на оба.
— Они предполагаются очень длинными.
— Ничего, выдержу.
— Конечно, выдержите, о чем речь? — сразу же согласился помощник. — Только я не уверен, что они будут интересными. А уходить посреди представления… Сами понимаете.
Электросилыч пожал плечами:
— Посмотрим.
— Тогда я распоряжусь насчет завтрака, — тихие шаги направились от двери в ванную к двери из номера.
Вар-Равван в зеркале молча ждал, когда Толмай ему что-нибудь скажет. А может еще не поздно все изменить?
Ведь Вар-Раввана могут и не убить при попытке к бегству. И попытка может оказаться удачной. Может, может! Он даже услышал разгневанный голос — свой разгневанный голос, хлещущий Галликана и всех остальных. Тех, кто не углядел за Вар-Равваном. И еще он услышал голос счастливый и удивленный. Девичий голос:
— Ты… вернулся? Ты вернулся ко мне навсегда?
Боги небесные! Как захотелось Электросилычу услы шать в ответ свое твердое:
— Да. — Боги небесные! Все тогда было б совсем по-другому. Жизнь другая. Он сам. Весь мир… И не стягивала б сердце сейчас колючею проволокой эта сосущая боль.
Если бы он решился тогда.
Если бы сделал то, что хотел.
Да. — Все несчастья мирские начинаются тем, что не слушают повеления сердца.
…Долго ждал всемогущий Электросилыч, долго вслушивался в тишину ванной, надеясь и трепеща, но короткого словно жизнь, твердого «да» своего не услышал.
И тогда отвернулся от зеркала, от молчавшего Вар-Раввана, от кольца его, от себя. И походкой разбитого немощью старца, сломанно передвигая ногами, с мокрым лицом, в давящем халате вышел из ванной.
В комнате под присмотром помощника крутоплечий официант с выправкой офицера сервировал стол для завтрака. Электросилыч смотрел вокруг тусклым взглядом животного, чующего, что последние силы из него истекают. Все ему было противно. А в первую голову был ему мерзок он сам.
Бедный, бедный Электросилыч!
Всё зря.
