говорил тебе. Когда есть план и точное решенье, то получается доклад для конференции на тему «Проблематика сюжетных линий и сквозного действия». Чушь собачья! Хотя… собаки достаточно умны, чтоб'заниматься подобной ахинеей. Так что это — чушь человечья. Сквозное действие возможно лишь одно. И знаешь, как называется? Вдох-но-ве-нье!.. И все. И боль- и боль- и больше ничего, как выразился один поэт. Чертовски талантливый, но слишком рано решивший не писать стихов.
— Я знаю его имя?
— Боюсь, что нет. Как правило, известны гении да бездари. А вот чертовски талантливых почти не знают… Но кажется, мы отвлеклись. Еще вина? Давай налью.
Маргарита Николаевна кивнула:
— Налей… Ой, хватит! Ты спаиваешь меня.
Он рассмеялся:
— Я? Конечно! Хочу, чтоб ты была хмельной-хмельной и совершала поступки, один безумнее другого! Давай устроим самый настоящий кутеж! Ведь мы вернулись в этот мир, и сегодня будет последняя здесь ночь для нас. Когда еще мы попадем сюда?.. То есть, мы знаем, что завтра вроде как умрем, и можем это дело отметить!.. Ты только представь, какие люди закатывали б пиры накануне своего ухода, когда бы точно знали срок…
— Не думаю, — с сомненьем призналась Маргарита Николаевна. — Когда бы люди знали срок, они бы торопились жить. И вряд ли тратили бы время на кутежи. А впрочем… они ведь разные. И к сожаленью, для многих в кутежах и есть смысл жизни. И в мерзопакостных поступках… Но это, по-моему, все от того, как раз, что срок им неизвестен.
Зажмурившись смешно, Кавалер замахал руками:
— Довольно, довольно! Нашли застольную беседу!
Нам, к счастью, срок известен, как известно и то, что он не есть предел. Давай за это выпьем!
Бокалы их встретились, хрусталь воскликнул удивленно. Вино согрело кровь.
— И все же, — хмель Маргариту Николаевну не брал, — скажи, любимый, а новые герои не могут появиться в романе?
— Все может быть.
— Допустим, в нем может появиться героиня? Колдунья, гадалка… Ну, такая вот…
— Как ты? — он угадал с улыбкой совершенно беззаботной.
Чуть смутившись, Маргарита Николаевна ответила не сразу. И в голосе ее звучала настороженность, когда она сказала:
— Да, такая как, допустим, я!
— Нет, — Кавалер ответил убежденно. — К чему?
Пятна акварельного румянца легли на щеки Марга риты Николаевны.
Она взяла бокал и стала катать его между ладоней.
— Ну как «к чему»? Я ведь колдунья. Ты помнишь об этом? И я вполне могу в твоем романе появиться!.. Поверь, я буду вести себя послушно. Однако, слово даю, что действие разнообразю.
Кавалер глядел на Даму с любовью:
— Не сомневаюсь! Ты там такого начудишь, что придется и продолжение писать.
— Нет, правда! Сам рассуди, что за роман о трех невероятных днях да без колдуньи?! Ты знаешь ведь, что нынче мир так тянется к различной чертовщине, как не тянулся в Средние века. Куда ни глянь, гадалки, ворожеи! Снимают порчу и наводят сглазы! Предсказывают путчи и банкротства, по номерам разыскивают угнанные машины. К ним очереди, толпы валят желающих понять, какие акции доходны, менять квартиру или не менять, политики советуются со звездами, какие речи им произносить!.. Да в этом мире колдунье самое и место. Тем более когда такое происходит, как этот фестиваль актеров!.. Я там должна быть, милый. Подумай.
Решительно поднявшись и уронив при этом бокал, Кавалер отрезал:
— Нет!
— Но почему? — взмолилась Маргарита Николаевна. — Ведь это глупо!
— Нет!.. И не упрашивай!
Он заходил по зале, беззвучно шевеля губами, как будто с кем-то спорил.
Маргарита Николаевна следила за ним некоторое время, поигрывая вилкой, потом пригубила вино, отставила бокал и проговорила:
— Жаль… Очень жаль, что в наш, возможно, самый по-настоящему последний день на этой Земле и в этом мире ты отказал мне в такой невинной просьбе! А я-то думала…
— Не надо! — воскликнул яростно Кавалер.
— Не надо что?..
— Не надо шантажировать любовью!
Он подошел к ней стремительно и приклонил колено взял за руку:
— Я не хочу тебя терять! Я не хочу тобой делиться с кем. И даже с собою, пишущим роман!.. Вписав тебя него, тебя я
Но Маргарита Николаевна не отступала:
— Не понимаю, как может автор потерять того, кто действует в его романе?
— Автор, — сказал печально Кавалер, — в романе теряет и себя. А тех, кто в нем живет, тем более. И безвозвратно.
Похоже, им больше было нечего сказать.
Они молчали. Он — стоя на колене, припав щекою к ее руке. Она — откинувшись на спинку стула напряженно, второй рукою, кончиками пальцев поглаживая бокал, в вине которого сияли звезды свеч. Совсем как на новогодней елке цвета крови.
Молчание прервала Маргарита Николаевна:
— Послушай, давай серьезно и без лишних нервов…
— Давай, — послушно согласился Кавалер.
— Ты вроде пишешь роман.
— Почему же «вроде»?
— Ну как же! Сам говорил, что ты не пишешь, а пишется роман. И пишется он так, как захочет. Ты им не руководишь. Все получается само собой. Я правильно все сказала?
Он поднялся с колена и медленно вернулся на свой стул.
— Да, в общем правильно. И это называется писать экспромтом. Так что же?
— А то, что авторства тут твоего, по-моему, не так уж много! — как саблей махнула Маргарита Николаевна. И прикусила губу. Ей стало стыдно. И больно за любимого.
Но Кавалер ничем не выдал ни боли, ни обиды. Он головою покачал и произнес задумчиво:
— Ты несправедлива… Ведь то, что получается экс промтом, рождается не где-нибудь, а в голове. Моей. И в сердце тоже моем… Так почему же я не автор? Другое дело, что механизм экспромта непонятен. Но я и не собираюсь разбираться, как он работает. Он есть во мне, и этого достаточно. С избытком. А если кто-то другой намерен претендовать на авторство романа… Прекрасно! Пусть сядет рядом и пишет дальше. Посмотрим, что получится. Я не завистлив.
Увидев, что Кавалер отнесся к ее словам спокойно, Маргарита Николаевна продолжила:
— Ты не завистлив, я это знаю и еще больше люблю тебя за это… Но согласись, что талант писать экспромтом тебе дарован свыше. Так?.. Тогда ты должен согласиться и с тем, что выступаешь в роли, ну, скажем, медиума. Ты — посредник между каким-то высшим откровеньем, которое нисходит на тебя, и обыкновенными бумагой, ручкой. Что даст тебе вот это откровенье, то ты и переложишь на бумагу- Ведь так?
— Так.
— А если так, то полностью роман твой твоим назвать нельзя. И подпись твою под ним я ставить не решилась бы… Ведь настоящий автор, мне кажется, лишь тот, кто делает, что только он захочет!.. Я умоляю тебя — стань автором. Стань тем, кого все звали Мастер. С большущей буквы прописной! Не будь так холоден писать, что снизойдет… Вот — я! Возьми меня и дай мне волю в своем романе. Я буду твоей рукою в нем, твоим дыханьем. Я его согрею! Я справедливость в него внесу!.. Сейчас ты не такой, как был. Нас мир без солнца сделал ледяными. И я прошу тебя — оттай! Стань прежним! Вернись ко мне, мой Мастер!
