Она дышала тяжело и раскраснелась. Но не от вина, хотя и несколько раз, пока все это говорила, прикладывалась к бокалу. Она смотрела на Кавалера так, как смотрит умирающий на доктора. Со страстью. С мольбой. И страхом. Не знаем, что происходило в душе у Кавалера, но на лице его ни бури, ни тени борьбы сомнений не появилось. И Маргарита Николаевна поникла. Ей стало зябко. Она взяла бутылку, наполнила бокал почти что до краев. Но в то мгновенье, когда она губами коснулась бокала, Кавалер спросил:
— Ты хочешь, чтобы я вписал тебя в роман?
Вино плеснулось радостно на скатерть.
— Хочу! Так надо… Мне и тебе. Роману!
— А что же будет с нами? — все с тем же гипсовым лицом спросил чуть слышно Кавалер.
— Мы будем любить друг друга еще сильнее.
— Ты победила, — поднялся Кавалер.
— Не я. Ты победил, мой Мастер. Ты!
ГЛАВА 25
ПЛЕН У ЛЕГАТА
Анна лежала на кожаном диване и уже не плакала она от слез устала, обессилела, а потому лежала бледная с закрытыми глазами и неподвижная, когда в двер постучали. В дверь каюты. Анна не пошевелилась. Она решила, что это в очередной раз явился кто-то из помощников Стания-младшего. С корзиной фруктов, с охапкою цветов, которыми и так была заставлена каюта, или с кувшином древнего вина. Откуда только Станий брал эти вина здесь?
Анна не пошевелилась.
Но Станий, листавший рекламные журналы у круглого зеркального стола, поднялся настороженно. В дверь постучали не условным стуком. И это его встревожило. Он посмотрел на Анну, на ее бесстрастное лицо, и ее как будто ударило под дых.
Лежит! Чужая… И никаким словам не поддается! Н хочет слушать. Твердит свое.
Ч-ч-черт! Этот Вар-Равван…
Выкрав Анечку и усадив ее в микроавтобусе меж двух слонов-милиционеров, которые по договоренное напялили на головы свои дурацкие маски, чтоб напугать ее сильней, Станиев некоторое время не говорил ни слова.
Когда ее внесли в микроавтобус, он сказал:
— Ну вот и все.
И отвернулся. Пусть испуг проймет ее насквозь. Пусть обреченность ее парализует. Конечно, Станий-младший знал, что Анна не из пугливых. Знал, что она умеет переносить любые испытанья, а в час опасности в истерике не бьется и ведет себя похладнокровней многих из мужчин. Но…
Но Станий также знал, что обстоятельства меняют человека.
Тот, кто не гнется на ураганном ветре и не ломается от жуткого мороза, когда крошится и металл, он очень просто может расплавиться, как воск, на нежном солнце. Иль треснуть от ласкового прикосновенья. И Станий верил, что Анна там, в иссушенных степях под небом Иудеи, была одной, а здесь, в актерской славе, в разгильдяйском уюте этого изнеженного мира, она другая. Лишь внешностью осталась прежней. Поэтому, считал он, припугнув ее, наобещав немедленных злодейств, нагнав тумана жестокости, он заставит Анну отказаться от Вар-Раввана. От прошлого. От себя самой, той — Анны из Иудеи.
Поэтому когда они пришли сюда, в каюту, специально приготовленную для нее, Станиев сказал:
— Все кончено… Ты или становишься моей, или я убью сначала его в каюте, здесь, ты все увидишь, а потом возьму тебя, после чего убью. Решай!
Он был уверен, что она не зря из Анны стала Анечкой. Ведь имя дается не случайно. Возьмите любое, и по нему наполовину точно вы сможете представить хозяина. Поэтому Станиев удивился, что Анечка — а как безвольно это имя звучит! — не пала на колени, не зарыдала сразу же, не взмолилась оставить Вар- Раввана в живых.
Так, значит, с ней будет все сложнее… Отлично! Он и к этому готов.
— Ты помнишь мать свою? — спросил он с улыбкой палача. — Ее все звали почему-то двужильной. Смешной народ! Никто так и не смог в твоей вонючей Гинзе мне объяснить, ну почему же ей дали прозвище такое… Ведь никакой двужильной она в помине не была… Простая немощная старуха! И легкая, как клок соломы. Ты видела бы, как мои солдаты ее друг другу перебрасыва ли, потеха! Уже от третьего солдата она летела, бормоча нечленораздельное. Ни сил, ни памяти у нее не осталось… Ты представляешь, ей хватило и девяти плетей, чтобы подохнуть! В десятый раз плеть рубанула труп… Твои чумазые соседи просили им оставить тело. Но это было б глупо…
Тут Анна закричала. И на колени упала. Но не для того, чтобы просить пощады, а потому, что силы оставили ее, и разум начал мутнеть. Она сорвала криком голос и с хрипом потеряла сознание… Когда же пришла в себя, Станий-младший, как будто ничего и не случилось, продолжил;
— Так вот, я посчитал, что будет глупо оставить тело. Преступник недостоин погребенья, как все нормальные. А из нее ты сделала преступницу. Ты! Ее дочь… Так вот, я приказал, и тело вывезли подальше в степь и бросили на растерзанье. Наверное, гиены были очень нам признательны. Да и не только гиены.
Анна рыдала в голос, хриплый, чужой, и колотила кулаками в пол.
Легат посмаковал свое молчанье и тем же игривым тоном продолжил:
— А твой отец… Ты хочешь знать, что случилось с твоим отцом?.. Так хочешь или нет? Я ведь могу и не рассказывать.
Анна мотала головой, царапая лицо о жесткий ворс паласа.
— Не хочешь, ну, как хочешь… Тогда я расскажу про девчонку из дома, соседнего с твоим. Наверное, ты помнишь. Ей было лет двенадцать, а отец ее был без одной руки, — легат рассказывал с довольною улыбкой. Как о удачной рыбалке рассказывает без конца, в деталях, страстный рыболов. — Так вот, девчонка эта, увидев, что солдаты делают с двужильной, вдруг закричала что-то похожее на «гады»… Признаюсь, я не разобрал, девчонка была, по-моему, заикой. Но даже если и была, то перестала заикаться. Во всяком случае, когда солдаты ее насиловали!.. Подумай только, пять моих солдат отборных, один другого выше, насиловали эту… тьфу!., малолетнюю засранку… Тут она орала, не заикаясь! Значит, на пользу ей пошло. Вот я и говорю, все, что ни делают солдаты кесаря, идет на пользу…
Амия… Так звали эту девочку. Она действительно растягивала слова. Но как смеялась звонко! Такого смеха Анна больше не слышала ни у кого. Амия, прости ее, но видит Бог… Амия! Нет слов…
— А знаешь, я все же расскажу про твоего отца, — не умолкал Станий-младший. — Паскудный, надо заметить, был старик! Увидев нас, он понял все и вместо того, чтоб пасть на землю, повиниться, признать, мол, вырастил плохую дочь, паскудник старый кинулся за топором и умудрился нанести удар!.. А если бы Целер был без щита иль зазевался? Ведь он же мог ему и голову разбить!.. а впрочем, нет. До головы ему не дотянуться было. Целер-то, слава небесам, в казармы мог войти, лишь согнувшись пополам… Но руку бы ему твой мерзкий родитель, наверняка, оттяпал бы. А рук таких немного в легионе!
Анна тряслась уже без слез.
Отец… Зачем?.. Отец! Прости… Прощенья нет? А может то, что он поднял топор на римских легионеров, и есть его прощенье? Ведь он и в самом деле мог от нее отречься. Хотя, конечно, это не спасло бы. Но мог. А он…
— Солдаты так разозлились на твоего ублюдочного отца, что чуть его на месте не разорвали в клочья. Но я остановил их. Я против варварского убийства. Мы ведь цивилизованные люди! Мы граждане империи, которая несет другим народам культуру, просвещенье, демокра тические законы. Разве можем мы таких, как твой отец, казнить так примитивно?! Конечно, нет!.. Мы для начала согнали всю деревню на площадь. Чтобы объяснить, что с римскими солдатами так не поступают, что покушение на жизнь и здоровье кесарева легионера — поступок нехороший… Все это я как умел подробно рассказал твоим соседям, а затем… Солдаты для начала выкололи твоему отцу глаза. И отрубили нос. Ведь согласись, что глупо быть без глаз, но с носом?!
