— Ты, что ли, Степан? — спросил отец.
— Я…
Отец загремел дверным засовом.
В темноте, должно быть, стукнулся обо что-то поздний гость — отцов приятель дядька Степан. Крякнул:
— Эка темь! Зги не видать…
— Погоди, огонь вздую… — сказал отец.
— Не надо… — И тяжело выговорил — Беда, Иван. Вечером заходил Евлампий. Рассказывал: «Ивашке Мартынову теперь погибель. Покушался убить старосту. Сам, говорит, видел. Кабы не быстрая лошадь, лежать Сычу в сырой земле…»
— Врёт он! — закричал с полатей Демидка. — Тятя даже на него руки не поднял… Я ж там был… Я всё видел…
— Вера тебе какая?
— Тятя приказчику пожалуется! А то и самому боярину!
— Так приказчик да боярин твоему тятьке больше, чем старосте, поверят?
— Погоди, Демид, — сказал отец. — А что ещё говорил Евлампий?
— В цепи его, мол, и прямо утром в главную боярскую вотчину. На суд и расправу.
Отец и дядька Степан помолчали. Притаился в своём углу Демидка. Шутка сказать — отца в цепи…
— Что будешь делать? — спросил дядька Степан. — Вроде бы одна дорога осталась…
Не понял сперва Демидка, о чём речь. А отец:
— Сам — ладно. Малого куда? Здесь оставить?
— Зачем — здесь? С собой. Вон Максим Хромой со всей семьёй пятый год в бегах.
В бегах… Вот оно что! Слышал Демидка, крестьяне и холопы, кому невмоготу жизнь делалась, пускались в бега. Разыскивали их всяко. И людьми верными, и собаками. И уж коли ловили — наказывали без пощады и жалости.
— Летняя ночь коротка, — сказал отец. — Спаси тебя бог, не забуду услугу. Прощай!
— Может, помочь? — предложил дядька Степан.
— Сам управлюсь. Иди. Не накличь беды на свою голову.
Дядька Степан шагнул к двери. Отец остановил:
— Постой. Зачем к тебе Евлампий приходил?
— Кто его знает! Пришёл. Посидел. Глазами по избе пошарил. Про тебя рассказал.
— Чудно…
— Я и сам дивился. Или думал, не передам разговора?
Дядька Степан ушёл. Отец провёл ладонью по лицу. Словно стёр что-то.
— Ну, парень, может, с бабкой Анисьей останешься?
— Не… — хриплым голосом отозвался Демидка. — С тобой!
— И так не хорошо, — вздохнул отец, — и по-другому худо. Кабы мамка твоя жива была…
Шмыгнул носом Демидка. Не помнил он мамку. Померла, когда совсем маленьким был.
— Собираться надо, — сказал отец.
Ивашка Мартынов в деревне ещё не из самых бедных. Во дворе — конь. Невысокий, а резвый. И имя смешное — отец сам придумал — Лешак.
Запряг отец Лешака. Погрузил кое-какой скарб. Муку, что в доме была, и другое съестное. Натрусил сверху сена. Зашёл последний раз в избу, перекрестился на икону — так и осталась она висеть в красном углу.
Тихо, крадучись, выехали задами со двора. Отец спешил. На восходе заалело, словно кто принялся там раздувать большущий горн.
Свернули к кузне. Отец ударил топором по колоде, в которой крепко сидела наковальня. Колода развалилась. Погрузили инструмент. Отец тронул легонько вожжами коня:
— Пошёл!
— Куда мы теперь, тятя? — спросил Демидка.
— В Москву…
Как ни боязно было Демидке, радостно охнул:
— Верно?
Отец кивнул.
— А куда же мы повернули? — забеспокоился Демидка. — Москва разве в той стороне?
— Прямо нельзя. Искать будут. И первым делом на московской дороге.
— А мы их перехитрим! — обрадовался Демидка. — Да?
— Надо бы… — невесело ответил отец.
Демидке вдруг захотелось ещё раз посмотреть на свой двор. Оглянулся — что за диво? Возле двора — человек. На Евлампия похож.
— Тятя! — страшным шёпотом сказал Демидка. — А подле нашей избы кто-то стоит. Будто Евлампий!
Отец повернулся — Демидка чуть из телеги не вывалился.
— Где?!
Глянул Демидка, а возле избы никого.
— Вон там только что стоял!
— Привиделось, — сказал отец. — С испугу. Кабы Евлампий нас увидел, сразу шум поднял. Из деревни бы не выехали.
Всё ж Демидка нет-нет да и оглянется. Посматривал и отец. Всё тихо. Скоро деревня и вовсе скрылась за поворотом.
— Хоть гляди, хоть нет, — сказал отец, — ничего не увидишь.
Демидка согласно мотнул головой. И смотрел теперь только вперёд — туда, куда вёз их лёгкой рысцой верный конёк.
И того не знали Демидка с отцом, что возле их избы и вправду совсем недавно стоял первый Сычов помощник, Евлампий. Не ошибся Демидка. Не привиделось ему.
И кабы Демидка или отец оглянулись ещё раз, увидели бы непонятное: словно вторая заря на другой стороне неба, закатной, разгоралась.
С чего бы?
На лесной дороге
Стеной стоят вокруг Москвы густые леса. В их тени свистят и щёлкают на разные лады птахи. Проскачет торопливо зайчишка. Мелькнёт жёлтым пламенем лисица: берегись, мелкий лесной народ! Сам Михайло Иванович Топтыгин затрещит сучьями.
А иной раз и взовьётся на глухой поляне синий дымок. То таятся по укромным местам лихие люди.
Долгими зимними вечерами наслушался Демидка рассказов про разбойников. Сидит на телеге и озирается. Отец и тот поглядывает по сторонам. Который день окольными путями пробирались они к Москве. Опасались всякого человека. Нешто разберёшь сразу, боярский ли то слуга, разбойный молодец или простой мужичок встретился на пути?
И подкараулила-таки нежеланная встреча.
Дорога петляла по лесу. Демидка на телеге — с вожжами. Отец шагает поодаль.
— Гляди, тятя! — привстал Демидка. — Верно, бурей деревья повалило. Прямо поперёк дороги.
Отец посмотрел — две ели и правда через дорогу лежат.
Одно непонятно: кругом низкорослый густой ельник, откуда на дорогу большие деревья попали? Только подумал — из чащобы мужик, топором поигрывает. Скосил глаза назад — там ещё двое. Глядь — и
