Однако первым увидел Москву сам Демидка. Вывез Лешак телегу на высокий холм, а вдали, там, где земля сходится с небом, словно кто сказочных камней-самоцветов накидал. Играют они голубыми, красными, золотыми цветами.
— Тятя, гляди! — закричал Демидка. — Что это?!
— Москва! — ответил отец.
И тут разглядел Демидка: не камни-самоцветы, а маковки церквей светятся на солнце. И сколько их — не сосчитать!
Сбежал Лешак с холма — и пропало дивное зрелище. И много раз так: то покажется Москва, то скроется.
Демидка истомился весь.
Всё больше народу попадалось на дороге. Кто на телеге, кто пешком.
Пошли по сторонам кривые избёнки, покосившиеся плетни да огороды за плетнями.
Демидка чуть не заплакал: опять деревня.
Подпрыгивала в разъезженной колее телега. Крутил головой Демидка. Не вытерпел наконец:
— Тять, скоро ли Москва начнётся?
— Эва, парень, спохватился! — хохотнул кто-то сбоку. — Да ты уж пол-Москвы проехал! Аль не заметил?
Не поверил Демидка проезжему мужику. Вот эти-то развалюхи избы и есть Москва?!
Отец подтвердил:
— Верно! — и добавил: — Велика Москва. Всякого наглядишься…
И правда, не успел Демидка в ответ слово сказать, из-за угла выплыли палаты дивной красоты. Дальше — больше. Поспевай глядеть. То стена зубчатая покажется. То башня крутобокая. То хоромы, должно быть боярские, за высоченной оградой.
— Тять, а это что? — то и дело приставал Демидка к отцу.
— Сиди ты, Христа ради, спокойно! Не крутись словно бес! — рассердился отец. — Люди кругом!
Притомился Лешак кружить по улицам и переулкам. Шёл шагом. Устал и Демидка.
Отец подбадривал:
— Потерпи маленько. Скоро на месте будем. Отдохнём. Поедим как следует.
— А чего? — оживился Демидка.
— Чего дадут.
— Щи непременно будут… — размышлял вслух Демидка, — и небось с мясом. На государевой службе, чай, дядька Михайла. А потом каша гречневая, с маслом. Или тоже с мясом. А может, и с маслом и с мясом сразу…
Снова пошли домишки помельче да поплоше.
— Тять, а мы не сбились? — забеспокоился Демидка.
— Слава богу, приехали! — сказал отец и повернул Лешака к низкой, крытой почерневшей соломой избе.
Глаза вытаращил Демидка. Быть того не может, чтоб государев слуга, стрелец дядька Михайла, жил под такой крышей!
А отец знай своё — тянет Лешака через раскрытые ворота во двор. Демидка даже с телеги не соскочил. Так и сидит истукан истуканом.
Во дворе высокий костлявый мужик оставил недошитый сапог, воткнул шило в скамейку, на которой сидел, поднялся навстречу:
— Ты, хороший человек, что это в чужой двор, словно в свой, заворачиваешь?
«Так и есть! — обрадовался Демидка. — Ошибся отец! И мудрено ли? Сколько лет прошло, как в Москве последний раз был».
Отец улыбнулся невесело:
— Аль, Михайла, не узнаёшь?
Сощурился мужик, вглядываясь:
— Будто нет.
— А ты погляди получше…
— Иван, ты, что ли?
— Иль уж на себя не похож стал?
— Переменился будто. Похудел сильно.
Голос дядьки Михайлы — теперь уж и Демидка не сомневался, что это он сам и есть, — стал помягче.
Обнялись Демидкин отец с дядькой Михайлой. Троекратно, как положено, ткнулись друг другу бородами в щёки.
— Каким ветром занесло?
— Недобрым, Михайла.
— Ладно, — сказал дядька Михайла, — распрягай покудова. Там разберёмся…
— Ты спервоначалу послушай, — возразил отец. — Может, ещё и поворачивать с твоего двора придётся…
Помолчал отец и негромко выдохнул:
— Беглые мы…
— Так… — поскрёб дядька Михайла бороду. И у Демидки всё обмерло внутри: ну как не примет их дядька Михайла? Что тогда? Куда деваться? Город — не лес. Хоть и велик, а под открытым небом не заночуешь…
— Вовсе житья в деревне не стало…
Отец рассказал про последнюю стычку с Сычом.
— Так… — снова поскрёб бороду дядька Михайла. — Как в пути-то назывался?
— Митрофаном Никифоровым.
— А он? — Дядька Михайла кивнул на Демидку.
— Сказывал, покойного брата сын, Фёдор.
— Так и в нашем дому чтоб было. Про Марью, жену, худого не скажу. А известное дело: у бабы волос долог, ум короток.
— Как признает, что тогда?
— Переменился ты сильно. Авось не вспомнит. И чтоб ребятам моим ни полслова. Малый твой язык за зубами умеет держать? — вцепился дядька Михайла в Демидку колючим взглядом.
— Сумеет, — пообещал отец.
— И чтоб не забывались! Отныне ты ему не отец. Он тебе не сын. Поняли?
— Поняли! — согласно кивнули Демидка с отцом.
В стрельцовой доме
Трудное дело — родного отца чужим дядькой звать. Да и отец то и дело начинает: «Слышь, Де… — осечётся, закашляется и, словно через силу, выговорит: — Слышь, Фёдор, поди во двор, принеси уздечку, починить надобно…»
А когда Демидка с глазу на глаз назвал отца тятей, тот сердито оборвал:
— Кто я тебе?
— Дядя Митрофан, — пробормотал Демидка и обиженно шмыгнул носом. Однако понимал: привыкать надо.
Дивился Демидка, глядя на избу дядьки Михайлы. Зажиточным представлялось ему житьё стрельца государева. А тут развалюха, на чём только держится. Внутри печь по-чёрному, как в их деревне. Темень, грязь, теснота. Ребятишки, мал мала меньше, по углам ползают.
Тётка Марья — длинная тощая баба — отца не узнала. И не очень-то обрадовалась незваным
