Аннушка мгновение размышляла, Гошка заметил – даже стрельнула глазами по сторонам, – потом решительно тряхнула головой:
– Хорошо, подожду тебя снаружи.
– Я мигом, барышня!
Гошка обернулся быстро. Ополоснул яблоки в деревянной кадушке, что всегда, наполненная водой, стояла у самой двери в столярке. Вытер чистой тряпицей. Для натуральности, будто только что из Акулининого погреба, присыпал опилками. Когда приблизились к господскому дому, на веранде стояла разгневанная барыня:
– Отчего так долго? Где ты пропадала? Завтрак подан, гость ждет, а тебя все нет и нет!
Гошка увидел, как при виде барыни Аннушка переменилась в лице, и поспешил на помощь:
– Сударыня! Барышня подвернула ногу. Я помог донести…
Барыня, казалось, онемела от изумления, затем молвила холодно:
– Во-первых, я тебе барыня, а не сударыня. Во-вторых, с тобой не разговаривают. И вообще, – это уже Аннушке, – что это все значит? Откуда у тебя такой странный провожатый?
– Он из тех Яковлевых, что были на оброке в Москве.
– У них, что ли, был пожар?
Гошку осенило, и он отчаянно смело вмешался в разговор:
– Да, барыня, нас подожгли…
– Нет, правда? – живо обернулась молодая хозяйка.
– Истинная, барыня! И знаете ли, при каких ужасных и загадочных обстоятельствах…
– Ну, уж? – усомнилась барыня, явно заинтригованная Гошкиными словами.
– Поверите ли, барыня, тому предшествовало таинственное убийство…
– Безумно интересно! – сказала вполне искренне молодая барыня. – Обо всем сегодня расскажешь! Приходи после обеда. Скажи, я велела.
– Слушаюсь, барыня! – низко поклонился Гошка, радуясь, что отвел грозу от Аннушки, и боясь думать о том, чем это обернется для него самого.
– Ну, идем же! – совсем другим, недовольным и капризным тоном обратилась она к Аннушке. – Вечно с тобой происходят истории.
Гошка с ликованием поймал благодарный взгляд Аннушки.
Деду и Прохору, хочешь не хочешь, пришлось сказать о приказе явиться в барский дом после обеда.
– С чего бы? – насторожился Прохор.
Сбивчиво и преуменьшая свою роль, Гошка поведал о происшедшем.
– Эх, солдатик! – с горечью заметил Прохор. – Не стерпел, сунулся, куда не след. Ну, а, как говорится, коготок увяз – всей птичке пропасть. Упреждал тебя…
– Может, забудет? – высказал предположение дед Семен.
– Едва ли… – усомнился Прохор. – Изнывает барынька от безделья. Ей любая байка – развлечение. А он, – кивнул на Гошку, – похоже, вовсю распустил хвост. Где уж тут позабыть?
Порешили так: Гошка после господского обеда идет в дом и докладывает, кому попадя, явился, мол, по барынину приказанию. Надежды тут две: авось не в пору придется – отошлют, а там видно будет. Или, того лучше, попросту шуганут из дому, не докладывая барыне, – с него тогда вовсе спросу нет.
Хитроумный план, однако, потерпел провал. Седовласый старик, триворовский дворецкий Петр, к которому адресовался Гошка, выслушав, с сомнением оглядел его, однако сказал:
– Велено так велено. Подожди тут. Доложу.
Через минуту вернулся:
– Иди. Да оботри ноги, говорун. Не в хлев зван.
– Куда идти-то?
– Следуй за мной. И запоминай дорогу. Тебе, похоже, по ней ходить и ходить… – дворецкий сделал многозначительную паузу, – покудова сапоги не стопчешь.
– Разве плохо тут? – решил разыграть простачка Гошка.
– Везде хорошо, где нас нет.
Гошка с любопытством озирался вокруг. Дом был богаче тех, в которых прежде доводилось бывать с дедом. Дворецкий провел Гошку через два помещения непонятного назначения и большую двухсветную залу в комнату барыни. Голубые шелковые шторы на окнах, голубая атласная обивка резного золоченого диванчика, где позолота перемежается с голубым и белым, на полу и стенах – голубые ковры и того же стиля и расцветки рабочий столик на резных ножках, трюмо с тремя высокими зеркалами и большой, должно быть платяной, шкаф. Обстановку довершали два кресла и несколько стульев. Барыня, одетая в светлое платье, сидела в одном из кресел, другое занимала с книжкой на коленях Аннушка.
Барыня оглядела Гошку с головы до ног и брезгливо заметила:
– Боже, как ты грязен! Иди, Петр, – отпустила дворецкого. – Ну, так что у вас там стряслось в Москве?
