– У тебя все разговоры сводятся к тому, кто будет платить, – уколол ее Жидков и повернулся к Уманскому: – Ну, так что вы не поделили с моей невестой?
– Она вознамерилась спихнуть меня с лестницы, – ответил тот сердито. – И я ее стукнул по руке. Непроизвольно. Сто раз извинился. А вы тут прямо целую драму устроили.
– На вашем месте я бы на время приостановил украшательство, – хмуро заметил Жидков.
– Да я ж никому не мешаю. Мы еще будем выбирать образцы…
– Послушай, Антон! – перескочила на другую тему Анжелика. – Ты уже был на чердаке, правда ведь?
– Ну, был.
– И что?
– Что?
– Что ты там обнаружил?
– Ничего сногсшибательного. Старые книги, неизвестно кем съеденную горжетку, новогоднюю гирлянду и дырявую шаль. Ну и вот, тут у меня журнал и бант. Те самые.
– Бант?
– Ты что, не слышала про бант?
Уманский не уходил, но и не особенно прислушивался. Его больше интересовало состояние потолка и пола. Он то вставал на цыпочки, чтобы быть повыше, то приседал, чтобы рассмотреть деревянные доски под ногами.
– А что я должна была слышать?
– Альберт сказал, что рядом с телом твоего папы лежали бант, журнал и записка. Записку он унес, а бант и журнал так там и остались. Может быть, это твой старый бант, а? Взгляни. Не припоминаешь? Вот он, такой красный и не больно красивый.
Он действительно повертел перед носом Анжелики старым и довольно тусклым капроновым бантом, тугой узел которого окаменел от времени.
– Шутишь? Я никогда в жизни не носила косы. А даже если бы и носила, не засунула бы свою ленту в старый сундук на чердаке.
– Я знаю, ты слишком жадная.
Анжелика фыркнула.
– Просто мне все в этой жизни доставалось с трудом, – пожала она плечами. – Поэтому я бережливая. И в том возрасте, когда девочки носят косы, я не жила дома.
– Как это? – удивился Уманский, который все-таки подслушивал, и поглядел на Анжелику с притворным испугом. – Вас отправили к бабушке в Тмутаракань? Или вы сбежали в Африку?
Анжелика немедленно воодушевилась и, поправив мизинцем бровь, поведала:
– Видите ли, в детстве родители отдали меня в балетную школу. Все шло хорошо, я подавала надежды, меня возили на гастроли, готовили к большой карьере… Поэтому я жила при балетной школе. Считайте, в интернате.
– Бедная девочка! – сочувственно пробормотал Уманский, на лице которого проступило искреннее сочувствие.
Жидков бросил на него уничижительный взор и предположил вслух:
– Выходит, это Анечкин бант?
– Я ее почти совсем не знала, – с неудовольствием произнесла Анжелика. – Помню длинную, вечно понурую девицу… Вот у нее-то как раз были косы! Действительно. Наверное, это ее бант. Надо уточнить у мамы.
– А какая, собственно, разница? – осторожно спросил Уманский. – Чей это бант. Ведь милиция ничего такого…
– Антон разберется в этом деле получше всякой милиции! – заявила Анжелика, желая, вероятно, задобрить кузена. – Впрочем, старый бант тут действительно ни при чем.
Лариса между тем сидела на кровати, угрюмо размышляя, не зря ли она оставила Жидкова без присмотра. Что, если он мгновенно воспользуется ее отсутствием и что-нибудь вычудит? «Ну и черт с ним! – решила она. – Если операция слежения не даст результата, Корабельников никогда не докажет, что это моя вина. И аванс обратно не потребует – а в этом-то весь смысл».
Однако угрызения совести все же терзали ее душу, и как только она перестала слышать голос Жидкова, немедленно высунулась в коридор. Он, оказывается, закончил разговор и как раз подходил к двери.
– Этот бугай Уманский жаловался, что ты чуть было не скинула его с лестницы! – с удовольствием констатировал он. – Ко мне ты тоже можешь применить силу в случае нужды?
– Ну… Могу, – неопределенно протянула Лариса. Пусть думает, что она может победить сильного мужчину, это ей в плюс. – Правда, сейчас мне придется делать компресс на руку. Здесь можно раздобыть какой-нибудь бинтик?
Рука, правда, совсем не болела, но все еще была ярко-розовой, и забинтовать ее Лариса решила просто из вредности. Они же еще не раз столкнутся с этим дизайнером в доме. Так пусть видит, что он натворил!
Жидков достал из аптечки эластичный бинт и вручил ей.
– Обед в три часа, – сообщил он. – Приемов пищи лучше не пропускать, это не приветствуется.
«Отлично, – подумала она. – Жизнь по расписанию чертовски упрощает слежку». И спросила:
– А чем ты собираешься тут заниматься?
Лариса искренне надеялась, что этот тип будет валяться в гамаке с книжкой или в самом крайнем случае флиртовать с кухаркой.
– Расследовать преступление, разумеется, – важно ответил он. – Кстати, я принес журнал и бант. Хочешь посмотреть?
Лариса кивнула и с опаской приблизилась к вещдокам. Журнал был старый и носил старомодное название «Трудовая неделя». Пожелтевшую от времени обложку украшала фотография сурового лысого человека за рабочим столом, над которым висел традиционный портрет Ленина. Лариса поглядела, какой это год. Батюшки-светы – аж тысяча девятьсот шестьдесят девятый! Пролистала журнал и увидела, что содержание его вполне отвечает названию. Тут были очерки о передовиках производства, заметки о социалистическом соревновании на предприятиях города и подобная же вдохновляющая на трудовые подвиги писанина.
По всей видимости, журнал лежал в сундуке на самом верху, и Макар Миколин вытащил его для того, чтобы тот ему не мешался. А бант? Бант можно было просто отодвинуть в сторону. Впрочем, журнал, наверное, тоже.
– Послушай, а сундук большой? – спросила Лариса.
– Да, здоровенный, а что?
– Если ты не против…
– А! Решила все-таки посмотреть! – оживился Жидков и с такой радостью потер руки, будто именно этого всегда и добивался – чтобы Лариса взглянула на сундук. – Пойдем, я тебе все покажу.
Они гуськом проследовали по коридору, поднялись по узенькой лестничке, где недавно произошла стычка с Уманским, и оказались на чердаке.
– Ух ты! – не удержалась и воскликнула Лариса. – Сколько тут места! Сколько всего! Наверное, детей отсюда калачом не выманишь.
– Каких детей? – не понял Жидков.
– Как – каких? Тех самых – Артема с Ваней.
– Да разве Капитолина пустит их на чердак?!
– Пожалуй, что и не пустит, – пробормотала Лариса, озираясь по сторонам.
Чего тут только не было! Прямо перед ней, справа у стены, стоял потрясающий резной комод с отломанной ножкой, рядом с ним – низкая скамеечка, обитая потертым бархатом. На скамеечке сидела фарфоровая кукла с остатками белокурых волос. За перламутровые ручки деревянных ящичков комода так и хотелось потянуть. Какие сокровища хранятся у них внутри? Дореволюционные пуговицы? Россыпь бус? Платья с ручной вышивкой?
– Вот он, сволочь, – сообщил Жидков. – Я имею в виду сундук.
