Наумкин вернулся из музея, он с ужасом обнаружил на месте своего дома груду развалин. Хлипкая хибара не выдержала натиска стихии и рухнула, словно карточный домик, погребя под своими обломками все нехитрые атрибуты холостяцкой жизни Бориса Леонидовича. Этот домик он купил сразу же после бегства из Питера на деньги, вырученные от продажи городской квартиры. Домик стоял на самой окраине Ордынска, в глухом, пустынном, малонаселенном переулке, застроенном такими же деревенскими домами, отстоящими друг от друга на весьма приличное расстояние. Местный стройкомплекс еще не дотянул сюда свои хищные лапы, ограничиваясь пока центральными районами, и Наумкину очень понравилась здешняя тишина, нарушаемая разве что петушиными криками, и почти патриархальная идиллия. До работы при этом, в сущности, было недалеко – минут тридцать—сорок автобусом, полупустом в любое время суток. Последние несколько лет ходили упорные слухи, что на этом месте будут строить новый микрорайон и огромный деловой центр. В ожидании перемен местные жители хотя и продолжали здесь существовать, но как бы по инерции. Во всяком случае, ремонтировать дома и чинить заборы перестали – вдруг завтра переезжать надо будет? Примерно так же рассуждал и Борис Леонидович…
Теперь же, стоя на развалинах своего бывшего жилища, он сто раз перекрестился в душе, благодаря Бога за то, что тот надоумил его носить бесценные рисунки с собой. Пользуясь их малым размером, Наумкин сложил картинки в плотный конверт и засунул во внутренний карман пиджака. Здесь же хранилось и письмо Батурина дочери, в котором тот поведал историю появления рисунков.
Следующие несколько недель Борис Леонидович занимался поисками нового жилья и организацией своего нового быта, так как остался не только без крыши над головой, но и без многих необходимых вещей. Денег у Наумкина не было уже давно, накоплений, которые можно было использовать для покупки нового дома – тем более. Жилище свое он, естественно, никогда не страховал, так что теперь приходилось рассчитывать лишь на гуманность городских властей. Но те не слишком торопились прийти на помощь, объясняя это тем, что пострадавших от урагана много, и средств в городской казне на всех не хватает. Музей выделил своему ценному работнику немного денег на первое время, но это и все. В общем, помыкавшись между койкой в рабочем общежитии и раскладушками в домах сердобольных сослуживцев, Наумкин поначалу совсем отчаялся. Однако вскоре он снова вспомнил про свою драгоценную находку и сразу же сообразил, что выход у него все же есть, и весьма неплохой. Рисунки! Ведь это живые деньги. Надо только с умом распорядиться таким замечательным ресурсом.
Неплохой домик на окраине города вполне можно было купить за десять—пятнадцать тысяч долларов. За такие, а, если повезет, и гораздо большие деньги вполне можно попробовать сбыть хотя бы одну пару рисунков. Хотя он пока и не знал подлинной их стоимости, но старый итальянский мастер – это в любом случае серьезно. Вокруг полно не слишком щепетильных, но состоятельных любителей, которые легко могут заинтересоваться сделкой. В доказательство подлинности он может предоставить письма. Бумага, конверты – такое сложно подделать. В конце концов, подумал Наумкин, приобретение ценностей с рук всегда сопряжено с риском. Зато, в случае удачи, покупатель не останется в накладе. Где, скажите, на каком аукционе, в каком салоне они смогут с ходу и недорого купить старых итальянцев? А захотят экспертизу – Бога ради, только уже без него.
Оставался вопрос – кому предложить? Кто может стать первым покупателем отрытого Наумкиным сокровища? Кроме платежеспособности это должен быть человек, который умеет хранить секреты, который не побежит тут же хвастаться приобретением. И уж тем более – не откроет имени продавца. Немного пораскинув мозгами, Борис Леонидович решил, что такого человека он знает.
Дело в том, за годы, проведенные в Ордынске, Наумкин стал своего рода экспертом местного рынка художественных ценностей, чему немало поспособствовали его питерское «происхождение» и служба в музее.
Иногда его приглашали в оценочные комиссии, иногда – для несложной экспертизы. Не один раз он выступал посредником в небольших сделках, но чаще всего – помогал местной элите в формировании их личных коллекций. Нельзя сказать, что Борис Леонидович был таким уж крупным специалистом, но на безрыбье, как известно, и рак рыба. Так что на захолустном местном фоне Наумкин выглядел изрядной величиной.
По большей части подобная деятельность значительных дивидендов Наумкину не приносила, поскольку деловая жилка отсутствовала у него напрочь. Зато он был человеком эрудированным, начитанным и действительно неплохо знал свое дело. Поэтому так называемая неформальная деятельность по большей части доставляла ему исключительно эстетическое удовольствие, да и просто скрашивала его унылое провинциальное существование.
Иногда ему удавалось отговорить какого-нибудь старичка или старушку безвозмездно сдать в музей семейную реликвию – старинный фарфор, икону, столовое серебро, царские ордена, дуэльные пистолеты. Он направлял наивных к нужным людям, которые, как он знал, очень интересовались подобными вещами и сами просили Наумкина о содействии. Как правило, все оставались довольны – старики тем, что нежданно получили хорошие деньги, клиенты – что приобрели очередной экспонат для своего домашнего собрания ценностей. В музее, по счастью, о таких проделках не догадывались.
Обычно Борис Леонидович за подобные услуги денег не просил, но покупатели, если были довольны сделкой, сами платили ему, сколько считали нужным. В общем, это была его теневая, несколько сомнительная, зато почти альтруистическая деятельность. С точки зрения крупных игроков антикварного рынка это, наверное, выглядело полной глупостью. Но Наумкин по этому поводу сильно не горевал – всю жизнь порядочность боролась в нем с корыстолюбием и чаще побеждала.
Однако в случае с рисунками все оказалось иначе. Искушение было уж слишком велико, да и прозябать в бедности, честно говоря, надоело. Вон, кругом воруют, и ничего. А он взял даже не чужое – вообще бесхозное, и даже, формально, не существующее, уничтоженное.
Короче, Борис Леонидович решил действовать и набрал хорошо знакомый ему номер.
– Аристарх Юрьевич? День добрый, это Наумкин. Есть повод встретиться. Дело срочное, поэтому, если можно – сегодня вечером. Спасибо, буду в восемь. До встречи.
Легкость, с которой местный писатель Аристарх Заречный заплатил ему двадцать тысяч, поразила Наумкина. Тот мгновенно и без всяких колебаний проглотил сомнительную историю про неизвестную старушку, которая якобы несколько лет назад принесла Борису Леонидовичу эти рисунки. Казалось, Заречному вообще неинтересно было знать их происхождение. По тому, как у него сразу же загорелись глаза, Наумкин понял, что рисунки произвели на писателя неизгладимое впечатление.
Наумкин попытался было объяснить, почему он решился продать такую прелесть, но Заречный слушал его невнимательно.
– Слыхал, слыхал про твое горе, – равнодушно бросил он, жадно разглядывая рисунки. – И ты думаешь, это старые итальянские мастера?
– Почти уверен. Да еще и письмо это.
– Кстати, оставь-ка письмо мне, – живо откликнулся писатель.
– Не могу. Ксерокс – сделаю.
– Кому он нужен, твой ксерокс. А письмо – хоть какое-то подтверждение. Или у тебя еще рисунки есть?
И Заречный с подозрением уставился на Бориса Леонидовича.
«Вот змей догадливый, на ходу подметки рвет», – испугался Наумкин. Продавать ему другие рисунки в планы Бориса Леонидовича никак не входило.
– Нет, никак не могу. Рисунки можно потом аккуратно атрибутировать, если захочешь. Только смотри – что за старушка, откуда у нее эти картинки, я не знаю, так что…
– Не учи, не маленький. Я живопись, графику, иконы уже сто лет коллекционирую – ученый. Ладно, сколько ты хочешь?
«Ну, писатель, дает. Как глаз загорелся, когда я рисунки показал! Видимо, тоже увидел в них нечто такое, особенное», – думал Борис Леонидович, возвращаясь от Заречного. Он был отягощен двумя банковскими пачками новеньких, чудесно пахнущих долларов, и нелегкими мыслями о срочной покупке собственного жилья.
Через неделю Наумкин справлял новоселье – недорогой маленький деревянный домик, только уже на другой окраине города, почти точная копия его прежнего жилища, едва вместил всех гостей, среди который преобладали сотрудники родного музея.
