Медведь в пилотке был похож на могучую стюардессу. Однако он ни чуточки не расстроился по этому поводу. Кажется, в собственной внешности его вообще занимал только рельеф мышц.
– Потрясающе, – продолжала восхищаться Лайма. – Как тебе это удалось?
– Один мой друг открывает детский парк. Вместе с входным билетом каждому посетителю будут выдавать определенную сумму игрушечных денег, которые можно тратить на территории. То есть ты сам выбираешь аттракционы и развлечения и расплачиваешься полученными купюрами. Обычный западный вариант. Купюры печатаются на разноцветной бумаге в зависимости от достоинства – желтые, синие, красные. Для удостоверений я выбрал бледно-зеленую, цвета долларов.
– Верный психологический ход, – похвалила Лайма. – К долларам наш народ испытывает подсознательное почтение. А твой друг надежный? Кто он вообще такой?
Корнеев ухмыльнулся:
– Его ник Фан-Фан четырнадцать.
– Ладно-ладно, – замахала руками Лайма. – Не стоит углубляться в детали. Лучше я буду жить иллюзиями, что компьютер – это клавиатура с экраном, и никто не собирается подключать к башке электроды, чтобы получать все мыслимые и немыслимые удовольствия, не вылезая из кресла.
Корнеев ухмыльнулся еще раз. К людям, которые пугаются стремительного развития высоких технологий, он относился как к неразумным детям. Однако никогда никого не агитировал и ничего никому не объяснял.
Медведь тем временем спрятал новенькое удостоверение в карман и потребовал:
– Ну, давай, покопайся в своем волшебном ящике, Жека. Нам медлить нельзя.
Мария Марьяшева любила свободные шелковые одежды, жемчуга, перчатки до локтя и шляпы с широкими полями, которые затеняли назойливые морщинки, исчеркавшие некогда безупречную кожу. Еще в молодости она избрала для себя образ чаровницы, и чем дальше, тем реже из него выходила. Разговаривая, она заламывала руки, заводила глаза, томно вздыхала и производила иные манипуляции, дабы выглядеть по-настоящему трепетной и утонченной. Ехидные подруги говорили, что она похожа на прокашлявшуюся Ренату Литвинову – голос у Марии был звонкий, чистый, молодой.
Все свои звездные роли она сыграла в фильмах Виктора Трикоркина, который влюбился в нее с первого взгляда жестоко и беспощадно. В молодости он боготворил Марию и совершал ради нее поступки с большой буквы – лучшие, на которые был способен. Он дал ей все, о чем девушка девятнадцати лет может только мечтать. Он возвысил ее как актрису, но как жену испортил непоправимо и только теперь стал это понимать.
Марьяшева и Трикоркин жили в большом собственном доме, до которого команде «У» пришлось довольно долго добираться. Лайма сама придумала фишку с удостоверениями, но теперь ужасно нервничала. Предстояло сыграть роль матерых агентов, но если сделать это плохо, профессиональная актриса и известный режиссер сразу их раскусят.
Мужчины перед поездкой надели пиджаки, Корнеев вытащил контактные линзы и нацепил на нос очки – для солидности. Лайма остановилась на темном костюме и черных туфлях, волосы по традиции скрутила в жесткий пучок.
– А Марьяшева молодо выглядит, верно? – заметил Медведь, тихонько захлопнув дверцу машины. После того как ему однажды пришлось заплатить таксисту за ненароком нанесенный ущерб, он всегда делал это нежно.
– Еще бы! – откликнулась Лайма, ступая на посыпанную гравием дорожку. – Если тебе не надо вести домашнее хозяйство, стареешь в два раза медленнее. Полноценно можно заниматься или собой, или домом. А за домом у них наверняка следит экономка.
Все трое одновременно достали из карманов удостоверения и замерли перед входом. Вокруг расстилался мирный пейзаж, облагороженный особнячками – ухоженными, с аккуратными газонами и декоративными заборчиками. «Наверное, здесь каждый георгин под током», – подумала Лайма, представив, какое количество желающих поживиться за чужой счет ошивается окрест.
Тем временем дверь дома отворилась, и на крыльцо вышел сам хозяин – в красивом тренировочном костюме с лампасами и в белоснежных кроссовках, как будто приготовившийся к съемкам фильма про загородную жизнь. Когда он увидел Лайму и компанию, на его лице появилось опасливое выражение.
– Чем обязан? – спросил он, чуть-чуть приоткрыв калитку.
В ответ Корнеев подал ему удостоверение, а Лайма и Медведь свои показали издали.
– ФАэСБэ, – негромко пояснил Евгений. – Мы можем где-нибудь поговорить?
– Боже мой! – воскликнул Трикоркин, не разглядев толком, что написано в «корочках». Ему с головой хватило услышанного. При этом он совершенно точно испугался – на его широкое лицо набежала тень, а зрачки заметались, словно захваченные врасплох воришки. – Проходите. Сюда, пожалуйста. Я вам сейчас все объясню!
Он развернулся и широким шагом двинулся по дорожке к дому, а непрошеные гости гуськом потопали за ним. Интересно, что Трикоркин собрался им объяснять? Одернув пиджак, Лайма неожиданно подумала, что в своей обычной жизни никогда не посмела бы так нахально обманывать людей. Но стоит только поставить перед собой благородную цель, как уже врешь, не моргнув глазом.
Трикоркин провел их в просторную гостиную с огромными окнами, выходящими в сад, обставленную величественной мебелью, и указал на диван возле затейливого журнального столика, сам же выбрал стул, где и замер в позе абитуриента на экзамене. Корнеев решил, что членам группы лучше не сидеть рядком, как гостям на блинах, и остался стоять. Чтобы руки не мешали, он сложил их на груди. Кажется, именно эта его поза произвела на Трикоркина особенно сильное впечатление. Он достал из кармана сигареты, нервно закурил и с первой порцией дыма выдохнул сакраментальную фразу:
– Я догадывался, что вы будете ее искать.
– Слава богу, – заметил Медведь хмуро.
– Я понимал, что ее рано или поздно хватятся, – продолжал «колоться» режиссер.
Лайма подавила готовое вырваться восклицание. Неужели Трикоркин знает, где Сандра Барр? Вот это номер! Корнеев переступил с ноги на ногу, повернулся на каблуках и прошелся по узорчатому ковру взад и вперед, пытаясь сообразить, как себя вести. Наконец грозно посмотрел на хозяина дома и вопросил:
– А вы полагали, вам все сойдет с рук?
– Я просто подумал, что это никому не принесет вреда, понимаете? – Трикоркин нервно постучал сигаретой о край пепельницы, и стало заметно, как у него дрожат пальцы. – Мне и в голову не приходило, что все так всполошатся...
– Ничего себе, – подал голос Медведь. – Это же похищение века!
– Ну уж, – пробормотал хозяин дома. – Не стоит преувеличивать.
Лайма тоже решила внести свою лепту в общее дело и, положив ногу на ногу, заявила:
– Сразу чувствуется рука режиссера. Как ловко вы все обставили!
Похваленный Трикоркин смутно улыбнулся и, загасив окурок, сложил руки на коленях. Его томили дурные предчувствия. Корнеев приблизился, наклонился над ним и, глядя поверх очков, вкрадчиво спросил:
– Где она, Виктор Семенович?
Тот тяжко вздохнул и ответил, сверля глазами дырку в полу:
– Я прячу ее здесь, неподалеку.
Медведь возликовал было, но тут же получил от Лаймы тычок под ребра.
– Уй! – воскликнул он и, чтобы скрыть свою оплошность, быстро добавил: – Как же вы на это решились?
– Как, как? – пробормотал Трикоркин. – Обыкновенно. Как все. Из-за денег. Вы что, не понимаете? Мне всегда не хватает денег. У меня такие бюджеты – обрыдаешься! Как гонорары платить? Кого приглашать? Хочется роскошных костюмов, потрясающих интерьеров, выездов в Париж, в Вену, хочется всего... А что я имею?
– Все понятно, – остановил поток его красноречия Корнеев. – Мотивы нам ясны. А теперь... Мы можем ее увидеть?
– Да, конечно. – Трикоркин вскочил, рванув вниз «молнию» спортивной куртки. – Она в саду, в кустах. Я
