неизбежный результат «социалистических преобразований» в ней отсутствует.
Впервые вопрос о социальной или национальной направленности сталинского террора голодом в афористической форме поставил выдающийся английский специалист по экономической истории СССР Алек Ноув (Nove). Вспомнив об угрозе Сталина на объединенном заседании политбюро ЦК и президиума ЦКК ВКП (б) 27 ноября 1932 года «ответить сокрушительным ударом» на саботаж «отдельных колхозников и колхозов», он сформулировал свое несогласие с Конквестом в четвертом издании своего классического труда по экономической истории СССР в такой форме: «Это скорее «сокрушительный удар» по крестьянам, среди которых было много украинцев, чем по украинцам, среди которых было много крестьян». Ноув понимал причины уничтожения государством крестьян, которые сопротивлялись коллективизации (кампания ликвидации кулачества как класса тоже была истребительной), но не мог поверить собранным в книге Р. Конквеста рассказам свидетелей голода, утверждавших о том, что уничтожали украинцев.
Вожди ВКП(б), которые в своей идеологии базировались на «Манифесте Коммунистической партии», с легкостью декларировали свои намерения ликвидировать враждебные классы. Они, однако, будучи «пролетарскими интернационалистами», не позволяли себе деклараций о ликвидации наций. Уничтожая цвет дореволюционной интеллигенции и проводя масштабную чистку КП(б)У, Павел Постышев надевал вместо традиционного большевистского френча сорочку с украинским орнаментом, декларировал высшую степень заботы о расцвете культуры — «национальной по форме, социалистической по содержанию». Поэтому историки Запада после открытия архивов не смогли найти прямых свидетельств преследования советских граждан по национальному признаку вплоть до 1934 года (лишь тогда появились в Украине первые жертвы национальных депортаций — немцы-«фашисты» и поляки-«пилсудчики»). Исследователи, однако, нашли в архивах иное: ужасающие результаты карательной акции, о которой рассказывали выжившие в те годы свидетели. При всех условиях требует определения в юридических терминах сам факт колоссальной смертности в украинских селах. Она не в 13, как показывает советская демографическая статистика, а в три десятка раз, как устанавливает реконструкция этой статистики, превышала естественную. Столь высокие показатели смертности отличают украинский голод от голода в других регионах СССР, вызванного драконовскими хлебозаготовками или снятием населения «второстепенных» городов и местечек с централизованного снабжения. Факты свидетельствуют о том, что террор голодом был обращен против украинских крестьян, а не против крестьян вообще. Понятно, однако, что от организованного Кремлем на территории Украины голода пострадали польские, немецкие, болгарские и другие села.
Целенаправленное уничтожение миллионов украинских крестьян можно было утаить от всего советского населения и даже (как свидетельствуют мемуары Н. Хрущева) — от компартийно-советских функционеров высшего ранга. Но о нем не могли не узнать те, кого уничтожали, хотя бы потому, что уничтожению подлежали не все из них. Любой террор, в том числе террор голодом — это показательное уничтожение части людей с целью добиться желаемого поведения от всех других. Следовательно, государственная помощь голодающим в зоне действия террора голодом не должна быть доказательством отсутствия террора.
Почему этого не могли понять историки мировой величины — В. Данилов, Р. Девис, Р. Конквест? Возможно, не только потому, что документальные свидетельства о конфискации незернового продовольствия либо совсем отсутствовали, либо были тщательно замаскированы. За долгие десятилетия в нашем сознании отложилось весьма суженное представление о геноциде, которое было сформировано гитлеровской практикой уничтожения евреев. Но в Советском Союзе геноцид должен был иметь другой облик. Он мог быть только продуктом конкретных обстоятельств места и времени. Будучи осмысленным деянием Кремля, он должен был произойти на пересечении его социально-экономической и национальной политики. Это утверждение мне кажется чрезвычайно важным. Чтобы оно не прозвучало декларативно, должен обосновать его собственным опытом многолетнего пребывания в теме.
Моя первая монография о голоде 1932–1933 годов «Ціна «великого перелому»» появилась еще тогда, когда существовал Советский Союз. Выходу ее в свет предшествовали четыре года исключительно напряженного труда в архивах. Поэтому сугубо фактическая сторона темы в той книге освещалась достаточно полно, она и доныне не устарела. Голод определялся как геноцид, но это определение обосновывалось только его ужасающими последствиями. Связать между собой конкретные факты причинно-следственными связями я тогда не мог, а без этого тщательно замаскированные действия Сталина и его ближайшего окружения либо вообще не фиксировались сознанием, либо находили ошибочную интерпретацию.
Уже четыре десятилетия я исследую сравнительно небольшой хронологический отрезок советской истории — от 1921 до 1939 годов. Со временем пришло понимание того, что любое важное событие не получит правильную интерпретацию, если исследователь будет оставаться в рамках лишь этих 18 лет. Мы прожили в построенном большевиками «государстве-коммуне» 74 года, не понимая, что тот мир отличался от естественного своими цивилизационными параметрами. Чтобы освободиться от стереотипов советской эпохи, пришлось написать книги, посвященные Русской революции 1917 года и антикоммунистической революции 1991 года.
Идея «государства-коммуны» была сформулирована В. Лениным в апреле 1917 года. Большевики преуспели в том, чтобы связать в сознании советских людей свою «революцию сверху» с Русской революцией. Но их собственная революция не имела никакого отношения к обоим течениям Русской революции — демократическому и советскому. Строительство «государства-коммуны» началось с весны 1918 года и закончилось в конце 30-х годов (передвоенной зачисткой 1937–1938 годов). Изучая историю советского времени, нельзя полностью полагаться на общепринятые методы исторической науки, которые были отработаны на основе естественно-исторического процесса. Ведь строительство «государства- коммуны» и включение в него многомиллионного крестьянского населения были следствием субъективных действий небольшого количества конкретных лиц. Этот процесс представлял собой постоянное противоборство группы вождей правящей партии и широких народных масс. Народ стремился оставаться самим собой, а вожди пытались воплотить в жизнь собственные представления о том, как ему жить. Некоторые аспекты социально-экономической политики Кремля были реализованы методами террора и пропаганды, от других приходилось отказываться под угрозой стихийных народных восстаний.
После презентации нашей коллективной монографии в Институте всеобщей истории РАН, о которой уже шла речь, я заново пересмотрел документы, имеющие отношение к Голодомору, под углом зрения критериев, которые сформулированы в Конвенции ООН для определения геноцида. Читатели газеты «День» были не только свидетелями, но и в определенной степени участниками этих поисков (имею в виду их отзывы на сайте газеты в Интернете). «День» трижды печатал серии моих статей — в октябре — ноябре 2005, сентябре — октябре 2006 и в феврале 2007 годов. Вместе с публикациями в газетном формате, которые составили эту книгу, создавалась научная монография, посвященная обоснованию Гододомора как геноцида. Она публикуется в издательстве «Наш час» одновременно с этой книгой.
Анализ источников показывает, что украинский Голодомор стал возможным в контексте проводившейся Сталиным политики коммунистического штурма. Ленинский коммунистический штурм 1918– 1920 годов привел к развалу экономики и угрозе гражданской войны со всем крестьянством. Поэтому Ленин был вынужден перейти к нэпу, сохранив в государственной собственности «командные высоты» экономики. Сталинский штурм 1929–1932 годов изменил промышленный облик страны, по его неизбежным следствием стал охвативший ее голод 1932–1933 годов. Сталин не отступил, подобно Ленину, хотя внес существенные коррективы в составленный Лениным план «социалистического строительства». Чтобы продолжать начатую в 1918 году «революцию сверху», он усилил террористическую составляющую этой политики. Наивысшим ее проявлением стал примененный против крестьян Украины террор голодом.
Голод 1932–1933 годов в Украине имеет сложную структуру. В первой половине 1932 года это уже был полномасштабный голод, вызванный драконовскими хлебозаготовками из урожая 1931 года. Столь массовой смертности среди сельского населения в других регионах еще не наблюдалось, за исключением Казахстана, где уже начинался подлинный голодный мор. Новый урожай изменил ситуацию, но с октября в Украине вновь стал ощущаться повсеместный голод, вызванный, как и в других регионах, конфискацией текущего урожая. В последние месяцы года источником голода стала не только конфискация хлеба, но и (на ограниченной площади) всего продовольствия. После января 1933 года, когда украинские крестьяне были
