заявил, что жизнь только начинается.
– Как в лучших домах Лондона! – сказал он и поставил на стол большую красивую бутылку французского коньяка «Наполеон». – Дима! – кричал Хамраев. – Вы оценили мое мужество? Мою стойкость? Этот волшебный напиток ждал вас в течение двух недель!.. Разливайте же его, черт возьми!..
. И Волков разливал коньяк по рюмкам, и впервые за много-много дней, может быть, и лет, на душе у него было хорошо и спокойно.
В кухне Ксана негромко пела какую-то украинскую песню и помогала Робии Абдурахмановне мыть посуду. Волков рассказывал Гервасию Васильевичу про Володю Гречинского, а Кожамкулов и Хамраев показывали друг другу карточные фокусы. Хамраев все время кричал Волкову:
– Вы посмотрите, какая у меня техника! Какое мастерство!.. Я мог бы работать в цирке?..
– Ты шулером мог бы работать, – говорил Кожамкулов, отбирал у Хамраева колоду и начинал бубнить: – Я тебе такой фокус покажу, что ахнешь… Задумай карту!..
Из кухни выглянула Ксана и, широко улыбнувшись, сказала:
– Галю! Лапушка!.. Та ты же не позорься. Вин же у тэбе никогда не получався!.. А надымили-то, батюшки!..
Она оглядела комнату и всплеснула руками.
– Стасик-то спит, дитятко! А вы, здоровенные, орете, як кочета! Гервасий Васильевич, будьте ласки, хоть вы их приструните… Они вас обое боятся.
Стасик спал. Бессонная ночь в самолете, волнение, обида и три полных бокала сухого вина сморили его еще час назад.
Кожамкулов и Хамраев перетащили Стасика в маленькую комнатку Робии Абдурахмановны, раздели его и уложили на высокую кровать. Было решено, что Волков тоже останется ночевать у Хамраева. Они только проводят Гервасия Васильевича домой и вернутся. А уже завтра будут думать, что делать дальше…
Все стояли в передней. Кожамкуловы прощались с Робией Абдурахмановной, а Гервасий Васильевич помогал Волкову застегнуть куртку.
– Пошли? – спросил Хамраев и открыл входную дверь.
– Сейчас, – сказал Волков. – Я догоню вас. Только гляну, как там Стае.
Он прошел в маленькую комнатку. Оберегая в темноте левую руку, Волков на что-то наткнулся и уронил стул. Тут же, у дверного косяка, Волков нащупал выключатель и зажег свет. Он поднял стул, повесил на его спинку брюки Стасика и только хотел выйти из комнаты, как Стасик поднял сонную голову от подушки и сказал:
– Это ты, Дим?
– Я, – ответил Волков. – Спи.
Стасик почмокал губами и пьяненько забормотал:
– Знаешь, я тебе забыл сказать…
– Завтра скажешь. Спи. – И Волков потянулся к выключателю.
– Меня Мила Болдырева провожала…
– Что?.. – Волков резко повернулся к Стасику.
– Она сказала, что будет ждать тебя в Москве… Я тебе завтра все расскажу…
Волков подскочил к Стасику и затряс его:
– Стае! Проснись! Стае!.. Да Стасик же!.. Проснись сейчас же!
Стасик открыл испуганные глаза и приподнялся на локте.
– Ты чего, Дим?..
– Говори… – хрипло приказал Волков. – Что она еще сказала?
– Ничего. – Стасик зевнул и закрыл глаза. – Сказала, что ждет тебя в Москве. Она месяца два как с Игорем разошлась. Об этом все знают… я ей уже во Внукове говорю: «Людмила Федоровна, вы ему напишите что-нибудь…» – а она говорит: «Не нужно. Ты ему передай только… Он все сам поймет…»
Утро выдалось солнечным. Белые горы зазубренно врезались в холодное голубое небо. Резкий ветер гнал по аэродрому пыль и мелкие обломки сухого курая.
До вылета оставалось десять минут.
Стасик был уже в самолете. Он метался в овале самолетной двери и, высовываясь из-за плеча бортпроводницы, что-то весело кричал Хамраеву и Кожамкулову.
Гервасий Васильевич и Волков стояли внизу, у первой ступеньки трапа.
– Я тебе там все написал, – говорил Гервасий Васильевич. – Постарайся сразу попасть к Харлампиеву или Бродскому. Это прекрасные травматологи… Ты записал телефон Бродского?
– Записал…
– А к Харлампиеву прямо в клинику… Сядешь на метро, доедешь до «Калужской», или как там она сейчас называется, пройдешь прямо и повернешь направо… Тебе любой покажет.
– Не нужно все это, Гервасий Васильевич… – глухо проговорил Волков, пряча лицо от ветра. – Я вернусь. Я обязательно вернусь…
– Хорошо, хорошо… – торопливо перебил его Гервасий Васильевич. – И сам шевели пальцами почаще…
