– Вот уж действительно. Не многие отважатся сказать такое.
– Ну а теперь скажи мне, почему газета?
– Ты удивишься, но несмотря на вечную занятость, постоянный цейтнот и редакторов, мне кажется, я люблю все это. Скажешь, я оптимист. Но иногда я себя чувствую гробовщиком. Или министром. У них у всех разбитые жизни. Дни напролет ношусь я от одной трагедии к другой. «Кто, что, когда, где, почему, мэм, не назовете ли вы имя преступника еще раз?» Я вижу не меньше крови, чем водитель скорой помощи. Я задаю вопросы о том, о чем даже гробовщики и капелланы не должны спрашивать. «Как вы думаете, почему ваш муж ударил вас ножом, миссис Убийца?» «Что сказал грабитель, перед тем как выстрелить в вас, Мистер Жертва?» «После того как он изнасиловал, изувечил и убил ее, почему вы настаиваете, что он хороший, миссис Спок?»
– В этом есть вызов.
– Должен быть, – согласился Джек, – если у тебя достаточно времени, чтобы сделать все как надо, написать все как следует. Но этого никогда не удается сделать. Ты видишь кровь, если успел на место преступления до того, как они увезли тело, звонишь всем, кто нужен, потом пишешь шесть сотен строк первой редакции, которые редактор потом наполовину урежет или вовсе не примет. Потом ждешь, ждешь, проверяешь, проверяешь. Строчку за строчкой. В конце концов у тебя получается неплохая статья для того, чтобы быть похороненной под натиском других репортеров, и тут редактору в голову приходит мысль, что из этого материала действительно получится приличная статья, но Йоуку одному с ней не справиться.
– Тогда почему же ты этим занимаешься?
– Я не знаю. – Он действительно не знал. По вечерам он возвращался в свою квартиру полностью опустошенным либо окончательно разочарованным. Тот материал, что ему удавалось отцедить, никогда не оказывался достаточно хорош. Слова, написанные на бумаге, не могли передать того безумия, страха, ужаса, горя, отчаяния людей, истории жизни которых обычно попадали в раздел полицейских новостей. Отчаяние разорения, растоптанное будущее – ему никогда не удавалось передать это в своих статьях.
– Люди, как правило, читают газеты за утренним кофе, – продолжал он, – а потом выбрасывают или заворачивают в них мусор. Или выстилают ими ящики для кошек. А затем – привет! – прямиком на работу, или в спортзал, или на ланч в свой клуб.
– Что ты еще можешь делать?
– Я никогда не думал о чем-либо еще. Но это не может продолжаться бесконечно.
Она поднялась с дивана и включила свет. Он смотрел, как она снимала подвязки. Она протянула их ему и стала одеваться.
– Одевайся, отвезешь меня домой. Я должна немного поспать, а потом мне снова нужно сюда, я открываю магазин в девять. В это время маленькие старые леди любят заходить сюда и спрашивать что- нибудь из «пикантных» новинок.
– «Пикантных»?
– Потрошители лифчиков. Мягкое порно. Вот что дает здесь возможность платить арендную плату.
– Ты шутишь.
– Хотелось бы. В прошлом году я продала три книги Ами Танс и всего лишь одну Фэй Уэлдон. Достаточно, чтобы ты прослезился.
– Может, тебе найти более бойкое место?
– Все, что мне нужно, – это жгучий сексуальный роман мирового класса, такой горячий, чтобы расплавились штанишки пожилых леди. – Она смотрела на него, застегивая блузку. – Такой писаниной я и занимаюсь. Хочешь взглянуть?
– Конечно.
Тиш выдвинула ящик стола и вынула из него рукопись – около сотни страниц, напечатанных на старой машинке, которая стояла тут же, на углу стола. Он просмотрел несколько страниц.
– Мое правило – ни одного низкого слова. Не детородный член, а посланец любви.
– Мне нравится, – сказал Йоук, и протянул рукопись обратно. Он наклонился в поисках своих брюк.
Когда он выпрямился, она внимательно читала. Секунду спустя она швырнула пачку бумаги назад в ящик стола.
– Я знаю, все это – дерьмо, но именно это покупают. И если, черт возьми, его покупают, то именно такое дерьмо я и буду писать.
Через двадцать минут, уже стоя у дверей своего дома, она попросила его:
– Не входи, я сама доберусь до постели.
Он поцеловал ее в щеку.
– Позвонишь мне еще или эта ночь первая и последняя?
– Я позвоню.
– Обещаешь?
– Да.
Уезжал он с тяжестью на душе. Конечно, что значит еще одна ложь в мире, который задыхается от лжи?
Харрисон Рональд – Сэмми Зэт – закончил работу в пять утра. Один из коллег довез его до берлоги, которую он называл своим домом. Харрисон поднялся по ступенькам, прошел на кухню и сварил себе кофе. А затем, сидя за кухонным столом, энергично принялся за кроссворд в утреннем выпуске «Пост».
После того как Тони Ансельмо ушел, Фримэн послал Сэмми и одного из своих помощников в лабораторию, где изготавливали крэк, в одном захудалом отеле на Нью-Йорк-авеню. Там они забрали товар,
