Видение

не умоляю отпустить меня... Прошу забрать мышь и запереть ее в ящик... Пока ее крылья, похожие на мембрану, меня не заденут... Пока эти крылья не станут бить меня по лицу все сильнее, издавая звук хлопающей кожи.

Ух-а-ух-а-ух-а-ух-а-...

Когда раскаты грома прокатились над портом, Мэри ощутила, будто волна какой-то осязаемой субстанции прошла через нее. И каждый новый раскат грома вызывал ответный удар глубоко внутри нее.

Прошлое и настоящее представляли собой две бездонные пещеры ужасов, между которыми и над которыми она шла по тонкой нити самоконтроля. Ей потребовалось все ее внимание и сила воли, чтобы сохранять спокойствие по мере того, как память обрушивала на нее все новые и новые воспоминания. Она даже была не в состоянии начать с Аланом разговор. Она не находила в себе силы подобрать нужные слова.

Не выключая фонарика, Алан положил его на пол, направив в стену, где дождь не достигал площадки. Ружье свисало с его левого плеча. Он освободил ремень и поставил ружье на пол.

В руках он по-прежнему держал огромный нож.

Подняв фонарик, он направил его свет в пустоту конусообразной крыши.

– Посмотри, Мэри! Посмотри вверх. Давай, вперед! Ты должна это видеть! Смотри!

Она посмотрела – и ей захотелось отшатнуться от увиденного. Но она уже была прижата к низкой стенке, и бежать было некуда.

– Они не все здесь сейчас, – сказал Алан. – Часть из них, конечно, улетела охотиться. Но большая часть осталась сегодня вечером здесь. Они чувствуют приближение дождя. Видишь их, Мэри? Видишь летучих мышей?

Мне шесть лет. Я распростерта на полу. Алан обеими руками держит летучую мышь у меня над головой. Он засовывает ее мне между ног, под платье. Она пищит. Я рыдаю, умоляю его. Алан задирает мне платье. Он покрылся потом. Лицо его бледно. Губы искривились. Он не похож: на девятилетнего мальчика. Он действительно похож: на демона.

Кончики крыльев летучей мыши касаются моего тела.

Щекотно... После этого больно царапнуло.

И, хотя я слишком маленькая, чтобы понять загадочные побуждения моего тела, чтобы представить, сколько удовольствия и боли оно мне доставит однажды, я вся объята первобытным ужасом от одной мысли, что летучая мышь будет засунута мне в открытое место. Я считаю, что это гораздо хуже, чем само это существо, касающееся моего лица. Я кричу и брыкаюсь без видимого успеха, пытаясь оттолкнуть Алана. А крылья летучей мыши бьются в замкнутом пространстве у меня между ног. Затем я чувствую то, чего больше всего боялась, потому что Алан начинает заталкивать летучую мышь в меня. Мышь щипалась и кусалась, царапалась и зловеще кричала, сопротивляясь, но Алан все пытался засунуть ее в меня. Я закричала, и мышь тоже зловеще заухала, так что Алан с большим усилием едва удержал ее, но он опять изо всех сил стал заталкивать ее в меня, и тут боль, нечеловеческая боль, пронзила всю меня...

Воспоминания явились агонией чувств и рассудка. Она отказывалась вновь столкнуться с ними в течение двадцати четырех лет, а теперь они требовали невероятного напряжения сил. Они поразили ее, как удар тяжелого кулака. Она застонала, пытаясь сдержать приступ рвоты. Ее ноги ослабели. Она плакала.

Алан вновь положил фонарик на пол и переложил нож из левой руки в правую.

Это был нож Ричарда Лингарда.

Макс был прав: никакие не полтергейсты подобрали его. Она просто отказывалась смотреть правде в глаза, была неспособна столкнуться с этим и потому убеждала себя, что исчезновение ножа можно объяснить только действиями каких-то сверхъестественных сил.

– Я убил Макса, – сказал Алан.

Она знала, что это может быть правдой, но не хотела в это поверить. Слезы по Максу и всезастилающая печаль придут позже – если она проживет так долго, чтобы предаться грусти.

Смотровая площадка была всего в пятнадцать футов шириной. Менее чем три ярда мокрого соснового пола отделяли его от нее.

Он говорил спокойно, чуть громче шума дождя.

– Я рад, что ты пришла. Настало время закончить то, что я начал двадцать четыре года назад.

Когда спиритической доске задали вопрос, где живет убийца, ответ был «КРАСИВЫЙ ВОЗДУХ». Как она не догадалась, что это «Бел-Эйр». Как она не поняла этого? Просто она не хотела этого понять.

У их ног лучик света, рассеиваясь, создавал на стене причудливые картины, отражая его подбородок, его щеки, его нос. Поскольку освещение шло снизу, оно создавало причудливые тени на его лице, и от этого он выглядел сейчас вовсе не красивым молодым человеком, а наоборот, его лицо напомнило одну из тех ужасных масок, которые носил сатанинский доктор в одной из жестоких дикарских церемоний. Он держал перед собой нож, но не приближался к ней.

– Я знал, что ты придешь сегодня вечером. Мы так близки, Мэри. Так близки, как только могут быть близки два человека. Мы разделили с тобой кровь, и, более того, мы разделили боль. Я это совершал, а ты терпела. Боль связала нас. Боль цементирует куда сильнее, чем любовь. Любовь – это абстрактная концепция человечества, бессмысленная, несуществующая. А боль абсолютно реальна. Я знал, что мы были так близки, что я мог общаться с тобой на расстоянии, без слов. Я знал, что могу заставить тебя пойти за мной. Каждый день, начиная с понедельника, я занимался медитацией, впадал в легкий транс. Когда мое сознание прояснялось, когда я расслаблялся, я старался делать тебе мысленные посылы, представления об убийствах, которые я намеревался совершить. Я хотел привести в действие твой дар ясновидения. И это сработало. Не так ли?

Он был похож на бредящего безумца, но при этом держал себя так спокойно, говорил в таком уравновешенном тоне.