дольше забывают поесть. С женщинами это бывает так же часто, как и с мужчинами. Потом, наконец человек чувствует, что проголодался, вспоминает, когда ел в последний раз, заказывает много и разного, начинает судорожно есть, кровь отливает от головы к желудку, и человек лишается чувств прямо за столом в ресторане. Обычно это не опасно, если только рот не набит едой. Тогда можно и задохнуться, если кусок попадет не в то горло.
Но моя любимая болезнь — «синдром временной ловушки». Люди приезжают сюда из многих скучных мест, и Вегас для них — взрослый «Диснейленд». Тут столько всего происходит, столько нужно увидеть и сделать, жизнь бьет ключом и днем и ночью, вот люди и сбиваются с привычных биоритмов. Ложатся спать на заре, встают во второй половине дня, забывают, какой нынче день. Когда возбуждение спадает, они идут на стойку регистрации, чтобы выписаться из отеля, и узнают, что их трехдневный уик-энд растянулся на пять дней. Они не могут в это поверить. Думают, что с них требуют лишние деньги, спорят с девушками за стойкой. Когда же кто-то показывает им календарь и утреннюю газету, для них это шок. Они попали во временную ловушку и потеряли два дня. Фантастика, не так ли?
Майкл продолжал болтать ни о чем, пока не получил рожок С фисташковым мороженым. А потом, когда они вышли на автостоянку и под теплым зимним солнцем направились к дальнему углу, спросил: «Так о чем ты хотела со мной поговорить?»
Тина уже и не знала, с чего начать. Когда ехала сюда, собиралась с ходу обвинить его в погроме, учиненном в комнате Дэнни, надавить так сильно, чтобы он так или иначе выдал себя, признал свою вину. Но теперь, после такой радушной встречи с его стороны, она выглядела бы истеричной гарпией, если бы накинулась на него с обвинениями, и сразу растеряла бы то преимущество, которое еще у нее оставалось.
— В доме творится что-то странное, — наконец оборвала она затянувшуюся паузу.
— Странное? В каком смысле?
— Я думаю, кто-то побывал в доме.
— Ты думаешь?
— Ну… я в этом уверена.
— Когда это произошло?
Помня о двух словах на грифельной доске, она ответила:
— Трижды за последнюю неделю.
Он остановился, посмотрел на Тину.
— Трижды?
— Да. Последний раз вчера вечером.
— А что говорит полиция?
— Я им не звонила.
Он нахмурился:
— Почему?
— Во-первых, ничего не взяли.
— Кто-то трижды проникал в дом и ничего не взял?
Если он только изображал непричастность, то был куда лучшим актером, чем она себе представляла, а Тина-то думала, что хорошо знает своего бывшего мужа. В конце концов, она прожила с ним достаточно долго, период этот вмещал как счастливые годы, так и полные тоски и печали, но вроде бы она всегда могла определить, когда он лжет. И сейчас лжи в его реакции она не чувствовала. В глазах читалось недоумение, но не вина. Он, похоже, действительно не имел никакого представления о том, что произошло в доме. Возможно, был ни при чем.
Но если Майкл не громил комнату Дэнни, если не писал этих слов на грифельной доске, кто это сделал?
— Зачем кому-то залезать в дом и уходить, ничего не взяв? — перефразировал тот же вопрос Майкл.
— Я думаю, они пытались выбить меня из колеи, напугать.
— Да кто мог захотеть напугать тебя? — в голосе слышалась искренняя озабоченность.
Тина не знала, что и ответить.
— Ты из тех людей, у кого не может быть врагов, — продолжил Майкл. — Тебя чертовски трудно возненавидеть.
— Тебе это удалось, — выдавила она из себя, наконец-то хоть в чем-то его обвинив.
Он в изумлении вытаращился на нее.
— Нет, Тина, нет. Ненависти я к тебе никогда не испытывал. Меня разочаровали те изменения, которые происходили с тобой. Я злился на тебя. Испытывал злость и обиду. Это я признаю. Бывало, вел себя отвратительно. Но никакой ненависти не было.
Она вздохнула.
Майкл не устраивал погрома в комнате Дэнни. Теперь у нее отпали последние сомнения.
— Тина?
— Извини. Не следовало мне нагружать тебя моими проблемами. Даже не знаю, почему я это сделала, — солгала она. — И чего сразу не позвонила в полицию?
Он лизнул мороженое, всмотрелся в нее, потом улыбнулся.
— Я понимаю. Тебе было трудно сделать первый шаг. Ты не знала, с чего начать. Вот и пришла ко мне с этой байкой.
— Байкой?
— Все нормально.
— Майкл, это не байка.
— Не смущайся.
— Я не смущаюсь. С чего мне смущаться?
— Расслабься. Все хорошо, Тина, — мягко произнес он.
— Кто-то действительно побывал в доме!
— Я понимаю, что ты чувствуешь, — улыбка изменилась. Стала самодовольной.
— Майкл…
— Понимаю, будь уверена, Тина, — и в его голосе тоже слышалась уверенность. — Тебе не нужен предлог для того, чтобы задать вопрос, ради которого ты и пришла, милая, не нужна тебе байка о том, что кто-то побывал в доме. Я все понимаю и внимательно тебя слушаю. Говори. Не смущайся. Переходи к делу. Прямо говори.
Она пребывала-в полном замешательстве.
— Говорить что?
— Наша семейная жизнь рухнула под откос. Но сначала, первые годы, все у нас было прекрасно. Мы можем попытаться вернуть то время.
Тина опешила:
— Ты серьезно?
— Я думал об этом последние несколько дней. А когда увидел тебя в казино, понял, что я прав. И все будет именно так, как я себе и представлял.
— Ты серьезно?
— Конечно. — Изумление, отразившееся на ее лице, он принял за радость. — Теперь, поиграв в продюсера, ты поняла, что пора угомониться. Это разумно, Тина.
«Поиграв в продюсера!» — со злостью подумала она.
Он по-прежнему считал, что это всего лишь ее причуда — стать лас-вегасским продюсером. Ни на что не способный говнюк! Ее распирала ярость, но она молчала. Не решалась открыть рот, боялась, что с первого слова начнет орать.
— Жизнь — это не только карьера, — покровительственно вещал Майкл. — Есть еще дом и семья. Это тоже часть жизни. Возможно, самая важная ее часть, — он покивал, соглашаясь с собой. — Семья. В эти последние дни, когда завершалась подготовка твоего шоу, у меня возникло предчувствие, что ты наконец-то осознаешь — все эти постановки не могут заменить собой жизнь. Тебе нужно что-то еще, приносящее большую эмоциональную удовлетворенность.
