любого всеядного животного, вполне человеческие по форме, остроте, расположению. Несмотря на маскирующую шерсть, лицевые мускулы обеспечивали широкий диапазон выражений. Пальцы ног длиной превосходили человеческие, один, похоже, выполнял роль большого пальца руки, достаточно функциональный для того, чтобы они могли ловко лазать по деревьям.
С каждым новым открытием Камми все больше оживлялась. Идеи, вопросы, предположения, ведущие к новым вопросам, сплошным потоком струились в голове. Одна идея высекала искру другой, третьей, четвертой.
Камми указала на животное, которое теперь сидело на самом краешке дивана и пристально смотрело на нее.
— Она настолько таинственная, что я собираюсь назвать ее Тайной.
Поскольку половые органы полностью были скрыты шерстью и складками кожи, Грейди спросил:
— Откуда ты знаешь, что это самка?
— Только предполагаю. Но она чуть меньше другого. И хвост у нее не такой пушистый.
— Петух, конечно, выглядит ярче курицы, да?
— Это свойственно многим животным, но не всем. У золотистых ретриверов хвосты кобелей более пушистые, чем у сук.
Тайна соскользнула с дивана, на все четыре лапы (ноги и руки), склонила голову набок, продолжая изучать Камми.
Второе животное тут же переключилось на диванную подушку, на которой только что сидела Тайна, и подняло ее, чтобы посмотреть, что под ней.
— Ты думаешь, что тот, кто сейчас ищет завалившуюся мелочь, самец?
— Я в этом более чем уверена. Но имена иной раз дают одинаковые что самкам, что самцам. Я собираюсь назвать его Загадочным.
— Тайна и Загадочный. Полагаю, лучше, чем Эбб и Фло[15].
— Суд должен запретить тебе давать клички животным.
— Я по-прежнему думаю, что Мерлину очень подошла бы кличка Говард.
— Но ты-то собирался назвать его Сосунком.
— Только для того, чтобы ты не возражала против Говарда.
Камми указала на самку:
— Тайна. Это ты. Но у каждой тайны есть разгадка. Вроде бы для того, чтобы подтвердить вывод, что
животные эти не дикие, что они знакомы с людьми, Тайна подбежала к скамейке для ног, забралась к Камми на колени и свернулась на них клубочком, словно
комнатная собачка, а не крупное, весом в пятьдесят фунтов, животное.
Смеясь, Камми погладила Тайну по шерсти и радостно вскрикнула, удивившись ее плотности и поразительной мягкости.
— Грейди, потрогай.
Он опустил руку на Тайну.
— Такая мягкая, как норка.
— Мягче норки, — не согласилась Камми. — Мягче горностая. Мягче чего бы то ни было.
Под ласковыми руками Камми Тайна замурлыкала от удовольствия.
— Посмотри на себя, — сказал Грейди. — Ты светишься.
— Я не свечусь, — запротестовала Камми.
— Никогда не видел, чтобы ты так светилась.
— Я не лампочка.
— Лицо у тебя — будто у святой на иконе.
— Я не святая.
— Но ты все равно светишься.
Случилось это после полудня, и остаток дня и вечер Том Биггер думал только об этом, прежде чем решил, что нужно делать.
Когда это произошло, он блевал в контейнер для мусора.
Практически бесшумно, без единого пронзительного крика, стая чаек возникла словно ниоткуда, крылья секли воздух над самой его головой. Он наклонился, повернулся, посмотрел вверх, на солнце, и этого хватило, чтобы вызвать головокружение и тошноту.
Контейнер для мусора стоял в шаге от него. Если бы не это, в таком состоянии он мог бы наблевать на свои ботинки. Такое с ним уже случалось.
Контейнер поставили на маленькой площадке отдыха у прибрежной автострады. Две бетонные скамьи позволяли полюбоваться океаном, залитым солнцем, и плавным изгибом береговой линии.
Иной раз, в дни, когда он выглядел более-менее пристойно, Том поднимался на площадку с берега, чтобы просить милостыню у туристов, которые останавливались на площадке, чтобы пообщаться с природой. Если он пытался просить милостыню, когда выглядел сущим оборванцем, туристы предпочитали не выходить из автомобилей.
Фамилия Биггер[16] больше подходила ему в молодости. В сорок восемь лет он весил футов на пятьдесят меньше, чем в те давние дни, хотя при росте в шесть футов и пять дюймов по-прежнему возвышался над большинством людей. Ширококостный, с запястьями, толстыми, как рукоятка топора, со здоровенными кулачищами, он мог уложить за землю любого, а лицо однозначно говорило о том, что с ним лучше не связываться.
Трижды за последние годы, когда ненависть к себе становилась слишком сильной и сдержать ее не удавалось, он принимался вколачивать массивные кулаки в собственное лицо, пока боль не лишала его чувств. Всякий раз кто-то находил его и вызывал «Скорую помощь».
Он соглашался на лечение, но отказывался от пластической хирургии. Разве что вставлял зубы. Он хотел выглядеть так, как себя чувствовал: сломавшимся, ни
на что не годным человеком. Хотел, чтобы люди видели его сущность и выражали или жалость, или презрение.
Унизительное положение позволяло обращать раздражительность исключительно на себя. Он боялся, что придет день, когда его злоба превратится во враждебность к другим и он набросится на оказавшегося рядом человека. Он страшился насилия, которое мог совершить, боялся превратиться в монстра.
Когда он просил милостыню, то держал в одной руке табличку с надписью, указывающей, что он ветеран, чудом выживший после взрыва бомбы в одном из ближневосточных конфликтов, но на самом деле он был ветераном войны внутри себя.
В тот день, побрившись, вымыв голову в море, одетый в мятые брюки цвета хаки и пеструю гавайскую рубашку, Том выглядел достаточно презентабельно, чтобы за три часа заработать тридцать долларов с мелочью.
Он пребывал в одиночестве на площадке отдыха, когда чайки спикировали на него, что привело к головокружению и тошноте, после чего он и блеванул в мусорный контейнер.
Желудок очистился, он достал из кармана бутылку текилы, чтобы изгнать мерзкий привкус изо рта. Все произошло, когда он поднес бутылку к губам.
После того как к Тому вернулась способность двигаться, он пошел на север от площадки отдыха, и там, где обрыв уступил место крутому каменно-песчаному склону, спустился вниз, с трудом удержавшись на ногах. И уже на пляже понял, что не глотнул текилы и лишился бутылки.
Несколько месяцев он жил в пещере глубиной в десять футов у подножия обрыва, аккурат под площадкой отдыха. Там, вместе со спальным мешком и небогатыми пожитками, он держал запас текилы и жестянку с самокрутками из синсемиллы[17].
В последние годы он больше пил, чем курил. Теперь хотел совместить первое со вторым, чтобы поскорее забыться.
Однако, в первый раз на своей памяти, отказал себе в том, чего хотел. Вместо этого, полностью
