— Если это правда, — Камми по-прежнему наблюдала, как Тайна массирует морду Мерлина, — тогда это будет их главным отличием. Всему живому ведом страх.
Оставив подушки в полном беспорядке, Загадочный спрыгнул с дивана и направился к столу Стикли, который Генри смастерил в первые месяцы после возвращения в горы. Изящному столу из орехового дерева с бронзовой фурнитурой и инкрустированному пьютером[20].
Загадочный сел на задние лапы и одним пальцем принялся постукивать по качающейся медной ручке правой дверцы, которая мелодично отзывалась, ударяясь о щиток, к которому крепилась.
Лежа на коленях Камми, Тайна оттолкнула Мерлина и подняла голову, чтобы посмотреть, чем занимается ее спутник.
Загадочный повернулся к ней.
На мгновение их взгляды встретились.
Загадочный переместился к левой дверце, также начал постукивать по качающейся ручке. Вновь повернул голову к Тайне.
Как и прежде, она встретилась с ним взглядом, а потом, после короткого колебания, он отвернулся от стола.
То ли выражением лица, то ли каким-то движением, не уловленным Камми, животные определенно обменялись мнением на предмет стола.
Грейди пришел к тому же выводу.
— И как это понимать?
Загадочный прыгнул к пурпурному зайцу, схватил его зубами, выбежал из гостиной в прихожую, помчался по лестнице, на ходу заставляя игрушку пищать.
Радуясь возможности поиграть, Мерлин устремился в погоню.
Обосновавшись в стенном шкафу спальни, Генри Роврой прислушивался к движению в доме и старался не думать о теле, которое лежало на боку в кровати. Тело-то не настоящее, всего лишь муляж, им же и сделанный из подушек и одеял, придуманная им обманка, не больше и не меньше.
Никто не мог войти в дом, засунуть составляющие муляжа под кровать, скользнуть под одеяло, занять место псевдоспящего. Генри бы услышал и застукал незваного гостя за этим занятием.
Разумеется, «уложив» муляж в постель, он провел полчаса в ванной, вычищая грязь из-под ногтей. Стоял у раковины, спиной к двери, и не мог видеть спальню.
Далее, во время последнего обыска дома он долго стоял перед дверью в подвал, глядя на полоску света под ней, ловя ухом любой звук, доносящийся снизу. С этого места он бы сразу пресек попытки войти в дом через дверь черного хода, но не услышал бы и не увидел незваного гостя, если бы тот вошел через переднюю дверь.
— Нелепо, — прошипел Генри в темноте стенного шкафа, той его половине, где раньше висели вещи Норы.
Его безлицый мучитель был смел, но не безрассуден. Умный человек никогда бы так не подставился, занимая место муляжа.
Только псих мог пойти на такое, псих или тот, кто не боится смерти, потому что…
— Вот этого не надо, — прошептал он сам себе.
Но слова «безлицый мучитель» уже промелькнули в сознании, а потому мысли покатились в этом направлении, как сходящая по склону лавина. Его брат, Джим, стал безлицым, потому что ему выстрелили в лицо, и Джим не боялся смерти, потому что уже умер.
С такой логикой Генри вышибли бы из Гарвардского общества дебатов.
Чтобы отвлечься от этой идиотской версии, Генри попытался представить себе любимую женщину — шеф-повара, распростертую на кровати, с привязанными к четырем стойкам руками-ногами, с особой конструкции зажимами на выступающих частях ее обнаженного тела, с цепью-удавкой на шее.
Он всегда гордился своим богатым воображением. А тут его ждал неприятный сюрприз: он обнаружил, что не может нарисовать в уме желанные сцены садистского секса, не видя перед собой эту женщину.
Конечно же, он не мог нести вахту, поставив рядом включенный телевизор, настроенный на канал «Фут нетуок», рассчитывая, что незваный гость его не заметит.
Если он рассчитывал, что в ближайшие годы его основным развлечением станет женщина из картофельного погреба, имело смысл посадить на цепь не одну женщину, а больше. Чтобы гарантированно избавиться от скуки, ему предстояло соорудить пару дополнительных камер и в каждой держать по женщине.
Продав всех отравляющих жизнь кур или избавившись от этих квохтающих существ каким-то другим способом, он мог бы герметично изолировать курятник и разбить его на несколько камер. И амбар. Стойла для лошадей без труда переоборудовались в камеры, а в большом помещении хватало места для дополнительных камер, если б только у него хватило сил и времени на их строительство.
Генри подумал, как ему будет уютно в доме зимними ночами от осознания того, что в амбаре заточено целое стадо красивых женщин, компанию которым составляет разве что кот. Каждая в спальном мешке, на соломе, со скованными руками и ногами, и ей снится день, когда придет ее очередь встречи с хозяином. Утром он будет приводить (босиком по снегу) выбранную им даму в дом, где она приготовит ему завтрак, а на такое не способна ни одна корова. Потом он поест, а она будет сидеть у стола голая и рассказывать последние сплетни, которые ходят среди девочек. После завтрака он ее использует, дав волю всем своим садистским наклонностям, и, в зависимости от настроения, убьет или отправит обратно в камеру.
В свои тридцать семь лет он чувствовал себя молодым и не жаловался на потенцию, но понимал, что возможности его не безграничны. Вот и подумал, что неплохо бы запастись не только едой и питьем, но и парой тысяч таблеток виагры. Препарат, скорее всего, сохранит свои полезные свойства, если покупать его в вакуумных упаковках по десять штук в каждой и хранить в морозильнике. С ним ничего не будет, если только не случится полный коллапс цивилизации, сопровождаемый прекращением производства и подачи электроэнергии. К счастью, Джим обзавелся работающим на пропане генератором, и полдюжины баллонов со сжиженным газом уже стояли в амбаре. Если добавить баллонов и использовать генератор только для обеспечения работы морозильника с виагрой в теплое время года, он мог долгое время ни в чем себе не отказывать.
Правда, в этот самый момент мертвый Джим мог выводить из строя генератор.
— Да что это со мной? — спросил Генри темноту и тут пожалел об этом, испугавшись, что ему ответит знакомый голос.
Но, разумеется, мертвецы отвечать не могут, вот и Генри не получил ответа на заданный им вопрос. Но сам факт, что изо всех сил подавляемая суеверность дала о себе знать, очень огорчил его.
Ни один мертвец никогда не возвращался к жизни, ни граф Дракула или Иисус Христос, ни Лазарь или легионы каннибалов в фильмах Джорджа Ромеро. Мертвые оставались мертвыми, живым предстояло стать мертвыми в будущем, и само будущее тоже ждал конец, в жаркой смерти Вселенной и превращении времени в ничто. Люди — всего лишь плоть, никакой души после смерти тела не остается, никто не возвращается из мира мертвых, потому что некому возвращаться и неоткуда, и, это главное, человек живет от рождения и до смерти, а потом уходит в никуда, исчезает разом и полностью.
Чтобы не думать о Джиме, Генри, будучи интеллектуалом, решил сосредоточиться на уроках гениев интеллекта, работы которых служили ему путеводной звездой. Он поразмышлял над бессмертным творением Джеймса Джойса «Поминки по Финнегану», в котором блестяще высмеивались евреи и иудейская вера, пародировались псалмы, Бог низводился до Лорда, а Лорд насмешливо переименовывался в Лауда. «Loud, hear us! — процитировал Генри роман Джойса. — Loud, graciously hear us!» [21] — и рассмеялся. Он сосредоточивался на мудрецах: на Джеймсе Джойсе, Зигмунде Фрейде, Карле Марксе, Марселе Дюшампе, Ральфе Уолдо Эмерсоне, этой Мадонне, которая на самом деле Чикконе, на Бертольте Брехте, Жаке Дерриде, Мишеле Фуко, Питере Сингере, Фридрихе Ницше и многих, многих других, всех таких умных, таких проницательных, таких храбрых. Воспоминания об их произведениях с легкостью отвлекли его от мыслей о Джиме, не просто отвлекли, но привели к тому, что произведения эти, навсегда запечатленные в памяти, слились в монотонный гул, который и усыпил его.
