Сменив туфли на шлепанцы, но по-прежнему в кардигане и красном галстуке-бабочке, Джозеф Юрашалми, подволакивая ноги, обошел стол, раскладывая белые салфетки с вышитым на каждой букетом цветов.
Ханна, жена Джозефа, проверяла готовность овощей в суповой кастрюле, которая стояла на плите. Том впервые увидел ее у двери своего номера. В руке она держала мобильник, готовая вызвать «Скорую помощь» или полицию.
Парочка владела отелем и жила в крошечной квартире, расположенной над офисом. Одна из комнат служила столовой, но Джозеф сказал: «Чем старше я становлюсь — а никто не становится старше быстрее меня, — тем больше я предпочитаю уют. Кухонный стол уютнее».
Проходя по их квартире, а потом сидя за столом, пока пожилая пара готовила обед, Том чувствовал, что он слишком большой, слишком неуклюжий, и ему тут не место. Он недоумевал, как вообще попал сюда, не мог объяснить, почему не подхватил свой рюкзак и не сбежал. Джозеф и Ханна на пару являли собой природную силу, достаточно легкий ветерок, которого, однако, хватило, чтобы доставить Тома туда, где они пожелали его видеть.
Хотя он вымыл лицо и руки в ванной для гостей, Том ощущал себя грязнулей в сравнении с их идеально чистой квартирой. Он, как мог, пригладил пальцами торчащие во все стороны волосы и застегнул воротник рубашки из джинсовой ткани.
Ханна разливала по тарелкам мясной суп с вермишелью, и Джозеф ставил их на стол. Картофель, морковь и лимская фасоль составляли компанию вермишели и мясу. Том уже много лет не ел такого вкусного супа. На второе подали салат-желе с порубленной морковью и сельдереем. Том думал, что салат- желе ему не понравится, но ошибся.
Потом последовали рыбные котлеты с картофельным пюре. На отдельных тарелках лежали ломтики маринованной свеклы и сакоташ[50].
Такой домашней еды Том Биггер не ел лет тридцать. Учитывая, что ежедневно он выпивал больше калорий, чем съедал, ему оставалось только удивляться, что давно сжавшийся желудок сумел вместить все, поставленное на стол.
Говорили главным образом Джозеф и Ханна, но Тому показалось (и это представлялось еще более удивительным, чем способность желудка поглотить столько еды), что он рассказал им, куда идет и что собирается сделать, когда доберется до нужного ему места. Он никогда не открывался перед людьми — до этого обеда.
Том не упомянул об инциденте на обрыве над морем или о койотах. Такое следовало держать при себе до того, как он доказал бы, что сможет завершить путешествие и выполнить порученное ему дело.
За десертом — лимонно-сливочным пирогом — Джозеф предложил отвезти Тома в нужное ему место после обеда. Том с благодарностью раз за разом отказывался. Несмотря на его отказ, пара начала обсуждать наилучший маршрут и вероятную продолжительность пути — два часа, словно Джозеф и Том собирались уехать в самое ближайшее время.
Когда Том озаботился тем, что Ханна останется одна, супруги объяснили ему, что ночной портье, Франсиско, уже сидит за регистрационной стойкой в офисе, а в случае чего-то чрезвычайного подъедет их дочь, Ребекка, которая жила в пятнадцати минутах езды от мотеля.
Том нашел еще одну причину для вежливого отказа, седьмую по счету. Он настаивал, что их желание помочь ему слишком великодушно, но Ханна предложила Джозефу «сказать benthsen и отправляться в путь». Как выяснилось, benthsen — благодарственная молитва, которую произносят после обеда, и, выполнив это поручение, Джозеф двинулся в ванную, примыкающую к спальне, чтобы «поздороваться с матушкой-природой», а Том воспользовался ванной для гостей. Ханна дожидалась их у двери квартиры, обняла каждого, и Том последовал за Джозефом вниз по лестнице. Они пересекли офис, и у дверей уже стоял «Мерседес», сошедший с конвейера тридцатью годами раньше, который подогнал Франсиско. Он же принес из номера рюкзак Тома и положил в багажник, добавил четыре бутылки минеральной воды, на случай, если в пути им захочется пить, и помахал на прощание рукой, когда они выезжали со стоянки мотеля, чтобы взять курс на север.
Том давно боялся впервые переступить порог незнакомого дома, не говоря уж о том, чтобы встретиться за порогом не с тем человеком, но случившееся на площадке отдыха очень уж сильно подействовало на него и заставило перемениться. В сером кардигане и красном галстуке-бабочке, по- прежнему в шлепанцах (потому что «вести в них автомобиль удобнее, чем в туфлях, и, дожив до моего возраста, уже вызывающего зависть Мафусаила, ты поймешь цену удобству»), Джозеф Юрашалми как раз и был тем человеком, воплощением страхов Тома Биггера.
И хотя Том давно лишился чувства юмора, осознание того, что наводящий ужас посланец Апокалипсиса оказался милым старичком, при других обстоятельствах вызвало бы у него смех. Но от задачи, которую ему предстояло выполнить, его более не отделяли десять дней пути на своих двоих. Путь этот сжался до двухчасовой поездки на автомобиле. Десятилетия Том жил трусом, а теперь, когда расстояние до цели быстро сокращалось, он нигде не мог почерпнуть храбрости.
В комнате, куда весь день заходят люди, чтобы через какое-то время выйти из нее, царит ажиотаж, но голоса зачастую понижаются до шепота.
Свет яркий, но не такой яркий, как свет их появления. И, однако, ночь лучше, с большой полной луной и всеми сияющими звездами.
Мужчины и женщины приходят и уходят, некоторые возвращаются, потом возвращаются снова, и всегда появляются и исчезают через одну и ту же занавеску, которая закрывается за ними.
Напротив входа в западной стене — точно такой же в восточной. Но там занавеска закреплена, застегнута на «молнию», и никто не входит и не выходит через этот портал.
Некоторые люди стоят рядом, и смотрят, и принимают протянутую руку, тогда как другие сидят на стульях и наблюдают, надиктовывают свои впечатления или записывают в блокнот.
Иногда они совещаются друг с другом, обычно шепотом или приглушенными голосами. Случается, говорят громче, эмоционально, но злости в этих спорах нет.
Сидящие в клетке Загадочный и Тайна с интересом слушают голоса гостей, музыку голосов, ритм голосов, голосов, голосов.
Вода у них есть, их дважды покормили. Все хорошо, все будет хорошо, как и было хорошо с самого их прибытия.
Это время ожидания, и они оба ждут, потому что ожидание — всего лишь признание свойств времени. Иногда медленно, бывает, что быстрее, но, по правде говоря, всегда одинаково, время течет от одного блистательного момента к другому, к тому месту, где они будут чувствовать себя как дома потом, точно так же, как сейчас они чувствуют себя как дома здесь.
В этой комнате, в которую люди приходят и уходят из нее, и наконец они только уходят, и остаются лишь пылинки, зависшие в неподвижном воздухе под ярким светом.
В ночи, что за занавеской, ждет тот, кто впускает всех остальных. От него идет запах одиночества, усталости и сочувствия.
Тихонько, не нарушая тишины, Тайна перемещает застежку «молнии» чехла их матраса, едва слышно щелкают разделяемые зубцы.
В чехле, под матрасом, ее рука обнаруживает предмет, спрятанный там ранее. Лезвие короткое и тупое, конец закругленный.
Когда она увидела этот нож, стоя на стуле и обследуя содержимое очередного ящика, ее внимание привлекло не лезвие, а красивая рукоятка. Сверкающая, яркая, с приятными глазу контурами.
Тайна как раз схватилась за нее, когда ее подняли со стула и сунули в собачью клетку.
Если какая-то вещь дается в руки, значит, на то есть причина. Это Тайна знает.
После того как их помещают в большую клетку в этой комнате, они обследуют свое новое жилище, и причина, по которой им может понадобиться этот предмет с красивой ручкой, становится ясной. Нужна им, правда, не ручка, а лезвие.
