мог бы найти более убедительного способа доказать свою невиновность и неспособность совершить предумышленное убийство.
За последние восемнадцать часов он многое узнал о себе, но более всего Младший гордился тем, что открыл в себе удивительно острую впечатлительность. Эта черта характера могла стать удобной ширмой, призванной прикрыть те безжалостные поступки, которых не удастся избежать в новой, полной опасностей жизни, выбранной им самим.
Второй неожиданностью стал Ванадий, сумасшедший коп. Вцепившийся в него мёртвой хваткой. Как бульдог. Плохо остриженный бульдог.
И пока на щеках Младшего подсыхали слезы, он решил, что скорее всего ему придётся убить Ванадия, чтобы избавиться от него и гарантировать собственную безопасность. Никаких проблем. Несмотря на свою сверхвпечатлительность, Младший ни секунды не сомневался, что убийство детектива не вызовет у него нового приступа рвоты. В крайнем случае, он мог от радости подпустить в штаны.
Глава 23
Целестина вернулась в палату 724, чтобы забрать вещи Фими из крохотного стенного шкафчика и с ночного столика.
Её руки тряслись, когда она пыталась уложить одежду сестры в чемодан. Простое вроде бы дело превратилось в непосильный труд. Материя, казалось, оживала в её руках и соскальзывала с пальцев, вещи не желали складываться в аккуратную стопку. И лишь когда до Целестины дошло, что в данном случае лишняя складка ничему не повредит, она сумела поместить все в чемодан.
Она уже защёлкивала замочек, когда в палату вошла санитарка, толкая перед собой тележку с чистыми полотенцами и простынями.
Та самая, что перестилала кровать Неллы Ломбарди, когда Целестина примчалась в больницу. Теперь пришёл черёд кровати, на которой лежала Фими.
— Мне очень жаль, что для вашей сестры всё закончилось так печально, — принесла свои соболезнования санитарка.
— Спасибо вам.
— Такая милая девчушка.
Целестина кивнула, не в силах реагировать на доброту женшины. Потому что иной раз доброта может не принести успокоение, а наоборот, ещё сильнее расстроить.
— А в какую палату перевели миссис Ломбарди? — спросила она. — Я бы хотела… увидеться с ней, прежде чем уйду.
— О, так вы не знаете? К сожалению, она тоже покинула нас.
— Покинула? — Даже задавая вопрос, Целестина понимала, о чём говорит санитарка.
Действительно, подсознательно она знала, что Нелла умерла, с того самого момента, как поговорила с ней по телефону в четверть пятого утра. Когда старуха высказала всё, что хотела, в трубке установилась абсолютная тишина, без свойственных телефонным линиям треска и помех, чего раньше никогда не случалось.
— Она умерла прошлой ночью, — ответила санитарка.
— А когда? Вы знаете время смерти?
— Сразу после полуночи.
— Вы уверены? Я насчёт времени?
— Я как раз пришла на работу. Сегодня у меня полуторная смена. Она умерла, не выходя из комы, не проснувшись.
В голове Целестины ясно и отчётливо зазвучал дребезжащий голос старухи, предупреждающий о кризисе Фими.
—
—
—
—
—
Если и впрямь звонила миссис Ломбарди, получалось, что она взялась за телефонную трубку через четыре часа после собственной смерти.
А если звонила не старуха, то кто назвался её именем и фамилией? И зачем?
Когда Целестина двадцатью пятью минутами позже появилась в больнице, сестра Джозефина очень удивилась:
Нелла Ломбарди позвонила
— С вами все в порядке? — участливо спросила санитарка.
Целестина кивнула. С трудом сглотнула слюну. Горечь залила её сердце, когда умерла Фими, и ненависть к ребёнку, за жизнь которого мать заплатила своей жизнью: она знала, что это недостойные чувства, но ничего не могла с собой поделать. Но эти два чуда, рассказ доктора Липскомба и телефонный разговор с Неллой, стали антидотом к ненависти. Они сняли злость, но и потрясли её до глубины души.
— Да, — ответила она санитарке. — Спасибо вам. Всё будет хорошо.
И с чемоданом в руке вышла из палаты 724.
В коридоре остановилась, посмотрела налево, направо, не зная, куда идти.
Неужели Нелла Ломбарди, покинув этот прекрасный мир, вернулась, вновь преодолев бездну, чтобы две сестры успели попрощаться до того, как одна из них последует за ней?
И Фими, которую вывели из состояния клинической смерти, отплатила за доброту Неллы посланием доктору Липскомбу?
С детства Целестину учили, что у каждого человека есть своё предназначение,'что жизнь каждого — выполнение промысла божьего, и она без колебаний разделила убеждённость в этом с доктором Липскомбом, когда тот изо всех сил пытался осознать, что же произошло с ним в операционной. Но и она сама никак не могла свыкнуться с тем, что наяву соприкоснулась с чудесами.
И хотя она понимала, что эти сверхъестественные события определят её дальнейшую жизнь, можно сказать, уже определили, она не имела чёткого представления о том, что должна делать. В основе замешательства, в котором она пребывала, лежал конфликт разума и сердца, здравомыслия и веры, а также битва между желаниями и обязанностями. И, не примирив эти противоположности, она не могла действовать, парализованная нерешительностью.
Она шагала по.коридору, пока не поравнялась с дверью в пустую палату. Не зажигая света, вошла, поставила чемодан на пол, села у окна.
И пусть уже наступило утро, дождь и туман позаботились о том, чтобы в палате больницы Святой Марии царил густой сумрак. Тени вышли из углов, поглотив все пространство.
Целестина уставилась на свои руки, такие тёмные в этой темноте.
И наконец раскрыла в себе свет, необходимый ей, чтобы помочь найти дорогу в ближайшие, критические часы. Поняла, что должна сделать, пусть у неё ещё и не было уверенности, что ей достанет на это духа.
Она все смотрела на свои руки, тонкие, с длинными пальцами, изящные. Руки художника. Не кузнеца, не тяжелоатлета. Лишённые мощи, силы.
Она всегда полагала себя творческой личностью, способной, деятельной, преданной искусству, но никогда не видела в себе силы, твёрдости характера. Однако осуществить задуманное ею мог только сильный человек.
