— Одну минуту, после остановки сердца, её не было в операционной больницы Святой Марии, так? Её тело, да, оставалось на столе, но не Фими..
Доктор Липскомб поднёс руки к лицу, закрыл рот и нос, как раньше их закрывала хирургическая маска, словно опасался вместе с воздухом запустить в себя идею, которая могла полностью его изменить.
— Если Фими здесь небыло, а потом она вернулась, значит, эту минуту она провела где-то ещё, не так ли?
За окном, под дождём и туманом, город казался более загадочным, чем Стоунхендж, незнакомым, как любой из городов в наших снах.
Из-под рук раздался какой-то звук, словно хирург пытался исторгнуть из себя душевную боль, вцепившуюся в него тысячью острых коготков.
Целестина замялась, не зная, что делать, что сказать.
И, как всегда в минуты неопределённости, она спросила себя, а как бы в такой ситуации'поступила её мать. Грейс, в бесконечном своём милосердии, обязательно нашла бы нужные слова, сделала бы все необходимое, чтобы утешить, подбодрить, вызвать улыбку у самого несчастного человека. Зачастую, кстати, никаких слов не нужно вовсе, ибо в нашем путешествии по жизни мы чувствуем себя такими одинокими, что нам достаточно лишь дружеского жеста, который заверит, что мы не одни.
Она положила правую руку на плечо хирурга.
И разом почувствовала, как напряжение покидает его. Руки Липскомба соскользнули с лица, он повернулся к ней, по его телу пробегала дрожь уже скорее не страха, а облегчения.
Он попытался что-то сказать, а когда не смог, Целестина обняла его.
Она ещё не дожила до двадцати одного года, он был вдвое старше её, но прижался к ней, как маленький ребёнок, а она, словно мать, утешала его.
Глава 22
В добротных тёмных костюмах, чисто выбритые, сверкающие, как их начищенные туфли, с брифкейсами, втроём они прибыли в больничную палату Младшего до начала рабочего дня, волхвы без верблюдов, без даров, но готовые оплатить горе и утрату. Двое адвокатов и один политический назначенец достаточно высокого уровня, они представляли собой штат, округ и страховую компанию в расследовании, начатом в связи с ненадлежащим состоянием ограждения наблюдательной площадки на пожарной вышке.
Они не смогли бы держаться более торжественно и уважительно, даже если бы труп Наоми, зашитый на спине, накачанный бальзамирующей жидкостью, с накрашенной физиономией, весь в белом, с Библией на груди, сжимаемой хладными руками, лежал в гробу в этой самой палате, в окружении цветов и ожидании скорбящих родственников и друзей. Предельно вежливые, сладкоголосые, с печальными глазами, заботливые и при этом расчётливо прикидывающие, а какую компенсацию может затребовать Младший.
Они назвали свои фамилии, Накер, Хисск и Норк, но Младший и не пытался ассоциировать лица с фамилиями, прежде всего из-за схожести как внешности, так и манеры поведения этих троих. А кроме того, Младший ещё не отошёл от похода по этажам больницы и от тревожной мысли о том, что некий Бартоломью, поблёскивая злобными глазами, разыскивает его по всему миру.
После многословного елейного вступления, высказан уверенность в том, что Наоми ушла в лучший мир. подчеркнув, что государство стремится со всей ответственностью заботиться о жизни каждого гражданина, Накер, или Хисск. или Норк добрался до вопроса компенсации.
Разумеется, слово
Младший чуть не свёл их с ума, прикидываясь, что не понимает, о чём, собственно, речь, тогда как эти трое мусолили интересующую их тему, чем-то напоминая заклинателя змей, выбирающего удобный момент, чтобы схватить за шею свернувшуюся клубком кобру.
Его поразило, что они прибыли так скоро, всё-таки после трагедии не прошло и двадцати четырёх часов'. Происходящее казалось особенно удивительным в свете того, что, по версии безумного детектива, подгнившее ограждение не являлось единственной причиной смерти Наоми.
И Младший заподозрил, что они явились по наущению Ванадия. Копу наверняка хотелось оценить, насколько жадным проявит себя скорбящий муж, когда ему представится возможность обратить покойницу-жену в звонкую монету.
Накер, или Хисск, или Норк говорил о приношении, словно Наоми была богиней, которую они хотели отблагодарить золотом и драгоценными камнями.
Младшего начало от них тошнить, и он сделал вид, что начинает смекать, каким ветром этих господ занесло в его больничную палату. Он не стал возмущаться или выражать неудовольствие, прекрасно понимая, что может переиграть, взять фальшивую ноту, которая вызовет подозрения.
Вместо этого, очень корректно, ровным голосом, он сообщил им, что не нуждается в материальной оценке смерти жены и его страданий.
— Деньги не смогут её заменить. Из полученной суммы я не смогу потратить ни цента. Мне придётся просто отдать их. Так какой смысл изначально брать эти деньги?
Короткую паузу изумления прервал Норк, Накер или Хисск:
— Мы понимаем ваши чувства, мистер Каин, но в подобных случаях принято…
Горло Младшего по сравнению с прошлым днём болело не так уж и сильно, но этим мужчинам казалось, что хрипотца обусловлена бурей эмоций.
— Мне без разницы, что и где принято. Мне ничего не нужно. Я никого ни в чём не виню. Это несчастный случай. Если у вас есть бумаги, освобождающие учреждения, которые вы представляете, от ответственности, я их подпишу прямо сейчас.
Хисск, Норк и Накер переглянулись.
— Мы не можем этого сделать, мистер Каин, — наконец изрёк один из них. — Во всяком случае, до того, как вы переговорите с адвокатом.
— Не нужен мне адвокат. — Младший закрыл глаза, откинулся на подушку, вздохнул: — Я хочу… покоя.
Накер, Хисск и Норк заговорили разом, одновременно, словно единый организм, замолчали, потом заговорили по очереди, пусть иногда и перебивая друг друга, стараясь убедить Младшего в их правоте.
А у него из закрытых глаз потекли слезы. Потекли сами, ему не пришлось прилагать для этого никаких усилий. Вызвали их не мысли о бедной Наоми. Следующие дни, может, даже недели, не сулили ему никаких радостей жизни, до того момента, как сестра Виктория Бресслер окажется в его объятиях. Учитывая сложившиеся обстоятельства, у него были веские причины жалеть самого себя.
Его молчаливые слезы подействовали сильнее любых слов: Норк, Накер и Хисск ретировались, убеждая его переговорить с адвокатом, пообещав вернуться, вновь выразив свои глубочайшие соболезнования, как могут их выражать только адвокаты и политики, но определённо в смущении и замешательстве. Они не знали, как вести себя с этим вдовцом Каином, начисто лишённым жадности и злости, готовым простить всех и вся.
События развивались именно так, как представил их себе Каин в тот самый момент, когда Наоми обнаружила, что часть ограждения совершенно прогнила. План сформировался мгновенно, так что, когда они кружили по смотровой площадке, он лишь пытался выявить в нём недостатки и не находил ни единого.
На текущий момент он столкнулся лишь с двумя неожиданностями. Первая — неконтролируемый приступ рвоты. Он надеялся, что ничего такого больше не повторится.
Этот поток блевотины, достойный занесения ВКнигу рекордов Гиннесса, вроде бы лишь подчеркнул боль утраты, вызванную внезапной смертью горячо любимой жены. И он при всём желании не
