Мария Елена Гонзалез, очень решительная, при всей её миниатюрности, дама по-прежнему находилась в палате. Да, кризис миновал, но она ещё не убедила себя, что врачи и медицинские сестры смогут обеспечить Агнес должные уход и заботу.
Сидя на краю кровати, Мария чуть подсаливала яйца и с ложечки кормила Агнес.
— Яйца — это будущие цыплята.
— Из яиц вылупляются цыплята, — механически поправила её Агнес.
— Que?
Агнес нахмурилась:
— Должно быть, я не о том. Что ты имела в виду, дорогая?
— Эта женщина спрашивала меня о курицах…
— Какая женщина?
— Неважно. Глупая женщина, которая высмеивала мой английский, пыталась сбить меня с толку. Она спрашивала, курица появилась первой или сначала было яйцо.
— С чего всё началось, с курицы или яйца?
— Si![14] Так она и сказала.
— Она не высмеивала твой английский, дорогая. Это стародавняя головоломка. — Мария не поняла этого слова, и Агнес объяснила его значение: — Никто не может найти на неё ответ, независимо от владения английским. В этом всё дело.
— Зачем задавать вопрос, на который нет ответа? Какой в этом смысл? — Мария озабоченно посмотрела на Агнес. — Вы ещё не пришли в себя, миссис Лампион, у вас затуманена голова.
— Голова у меня ясная.
— Я отвечу на головоломку.
— И каков твой ответ?
— Первая курица должна появиться с первым яйцом внутри её.
Агнес проглотила ложечку джелло и улыбнулась.
— Да, в конце концов, все очень просто.
— Всё должно быть.
— Должно быть что? — спросила Агнес, допивая через соломинку последние капли яблочного сока.
— Просто. Люди стараются все усложнить, хотя можно обойтись без этого. Весь мир прост, как шитье.
— Шитье? — Агнес подумала, а может, в голове у неё по-прежнему туман.
— Шитье иглой. Стежок, стежок, стежок. — Мария убрала поднос с кровати Агнес. — Узел на последнем стёжке. Просто. Надо только выбрать цвет нитки и тип стёжка. А потом стежок, стежок, стежок.
Тут пришла медсестра, чтобы сообщить хорошие новости: маленький Лампион настолько хорошо себя чувствует, что его вынули из инкубатора. В подтверждение её слов в палате появилась вторая медсестра, толкая перед собой колыбель на колёсиках.
Первая медсестра, сияя, как медный таз, наклонилась над колыбелькой и достала розовое сокровище, завёрнутое в белое одеяло.
Совсем недавно Агнес не могла поднять ложку, но теперь силой она сравнялась с Геркулесом и смогла бы удержать две упряжки лошадей, рвущихся в разные стороны, не то что крошечного младенца.
— У него такие прекрасные глаза, — умилилась медсестра, которая передавала новорождённого в материнские руки.
Но в ребёнке всё было прекрасным, не только глаза, личико, не столь сморщенное, как бывает у большинства новорождённых, словно указывало на то, что он вошёл в этот мир с чувством умиротворённости, которое никогда не покинет его, пусть жить придётся далеко не в самом спокойном месте. А может, его наделили несвойственной младенцам мудростью, и его лицо разгладили знание и опыт. А головку покрывали густые волосы, темно-каштановые, как были у Джоя.
Его глаза, о чём сказала Мария ночью и что подтвердила медсестра, просто завораживали своей красотой. В отличие от глаз большинства людей, одноцветных, с полосками более тёмного оттенка, радужка каждого глаза Бартоломью включала два цвета, зелёный — от матери, и синий — от отца… Разноцветные сектора чередовались друг с другом. Великолепием и яркостью глаза могли бы соперничать с драгоценными камнями.
И когда Агнес встретилась с тёплым и устойчивым, не плавающим из стороны в сторону, взглядом младенца, она прониклась ощущением чуда.
— Мой маленький Барти, — уменьшительное имя возникло само собой. — Я думаю, тебя ждёт необычная жизнь. Да, ждёт, умненький Барти. Матери могут это знать. Тебя никак не хотели пускать в этот мир, но ты всё-таки пробился сюда. Наверняка для того, чтобы совершить что-то очень важное.
Дождь, который внёс свою лепту в смерть отца мальчика, прекратился ещё ночью. Но утреннее небо оставалось серо-черным, тяжёлые облака прижимались к земле, однако до того, как Агнес произнесла эти слова, небеса молчали.
А слово
Взгляд младенца переместился с глаз матери в направлении окна, но на его личике не отразилось и тени страха.
— Не тревожься из-за этого грохота, Барти, — проворковала Агнес. — На моих руках ты в полной безопасности.
И последнее слово сработало, как чуть раньше
Гром в Южной Калифорнии — большая редкость, так же, как молния. Ливни здесь тропические, потоки воды безо всякой пиротехники.
И ярость второго разряда вызвала у двух медсестёр и Марии крики изумления и тревоги.
Суеверная дрожь пробежала по телу Агнес, она крепче прижала к себе сына и повторила:
— В полной безопасности.
И тут же гроза дала себе волю, молнии засверкали по всему небу, раскаты грома накладывались друг на друга, стеклянные панели в окнах вибрировали, как натянутая на барабане кожа, тарелки на подносе съехались вместе и постукивали краями.
Когда от вспышек молний окно стало матовым, непроницаемым, совсем как затянутый катарактой глаз, Мария перекрестилась.
А Агнес, которую внезапно пронзила мысль, что этот природный феномен — угроза, нацеленная на её сына, упрямо повторила ещё раз, словно отвечая ударом на удар:
—
Самый мощный выброс небесной энергии стал и последним. Яркость, сравнимая с атомным взрывом, едва не расплавила оконное стекло, от грохота из зубов Агнес чуть не выскочили пломбы, а кости загудели, как флейты, словно стали полыми, начисто лишившись мозга.
Лампы замигали, воздух так пропитался озоном, что при вдохе между стенками ноздрей Агнес будто проскакивали искры. На том небесный фейерверк как будто отрезало, предохранители не вышибло, лампы не потухли. Представление закончилось, никому не причинив вреда.
Особо странным являлось полное отсутствие дождя. Такие катаклизмы никогда не обходились без потоков воды, обрушивающихся на землю, а тут ни единой капли не упало на стекло.
Вместо этого все вокруг замерло, такая удивительная установилась тишина, что присутствующие в палате переглянулись, а потом, чувствуя, как поднимаются волосы на затылке, вскинули глаза к потолку в ожидании некоего события, пусть и не зная, какого именно.
Никогда раньше молнии не останавливали дождь, наоборот, служили его предвестницами. А вот тут, словно испугавшись этого светопреставления, чёрные тучи начали медленно разбегаться, открывая синее небо.
Пока за окном всё сверкало и гремело, Барти не заплакал, не выказал ни малейшей тревоги, а потом, вновь обратив взор на мать, одарил её своей первой улыбкой.
