Логово

своем, похожем на могилу, доме. Его переполняли жажда умереть и желание убивать.

Последнее, что он запомнил из своего сна, была женщина из вишневого автомобиля. Теперь она уже не сидела в машине, а стояла в каком-то просторном помещении перед китайской ширмой и протирала ее белой тряпкой. Вот она обернулась, словно он позвал ее, и улыбнулась ему.

Улыбка была такой лучистой и жизнерадостной, что Вассаго захотелось ударить ее по лицу молотком выбить ей зубы, размозжить голову, сделать так, чтобы она уже никогда не смогла улыбаться.

За последние несколько недель она уже несколько раз являлась ему во сне. Первый раз он увидел ее в кресле-каталке, она смеялась и плакала одновременно.

В который уже раз он снова стал рыться в своей памяти, пытаясь отыскать в ней это лицо, но, кроме как во снах, он никогда и нигде его не видел. Он не знал, ни кто она, ни почему постоянно ему снится.

Снаружи уже опустилась ночь. Он почувствовал ее приход. Огромный черный покров – прелюдия к смерти, – набрасываемый на землю в конце яркого и солнечного дня.

Он оделся и покинул свое логово.

К вечеру того же дня, около семи часов, Линдзи и Хатч пришли в 'Зов', небольшой, но бойкий ресторанчик в Тастине. В оформлении его доминировали белая и черна краски, но отсутствие других красок компенсировалось большими окнами и массой зеркал. В просторном, вытянутом в длину помещении бесшумно сновали официанты, неизменно предупредительные и расторопные и, так же как и все вокруг, затянутые в черно-белое. Пища, которую они подавали посетителям, была столь отменного качества, что обилие черно-белого вокруг меркло от разнообразия вкусовых ощущений.

Умеренный шум в зале не раздражал. Так как им при разговоре не надо было повышать голоса, чтобы слышать друг друга, шум этот скорее походил на невидимые перегородки, и они чувствовали себя так, словно были наедине друг с другом. В течение первых двух блюд – салат из осьминога, фасолевый суп – они говорили о пустяках. Но когда на столе появилось основное блюдо – меч-рыба, Линдзи не вытерпела.

– Ну ладно, – сказала она, – у нас был целый день, чтобы все тщательно обдумать. Никто из нас не навязывал другому своего мнения. Итак, что скажешь о Регине?

– А ты что скажешь о Регине?

– Нет, ты первый.

– Но почему я?

– А почему не ты? – резонно заметила Линдзи.

Хатч набрал в грудь побольше воздуха, выдержал паузу и сказал:

– Я от нее без ума.

Линдзи едва удержалась от того, чтобы не пуститься в пляс, как это делают герои мультфильмов, когда хотят выразить переполняющую их радость, так как ликованию ее не было пределов, оно так и било через край. Именно о такой его реакции она мечтала, но никак не могла представить себе, какими конкретными словами он это выразит, тем более что встреча прошла… мягко говоря, 'обескураживающе'.

– Господи, я сразу же в нее влюбилась, – сказала Линдзи. – Она прелесть.

– Крепенький орешек.

– Это все напускное.

– Понятно, что она явно перестаралась, но тем не менее она действительно крепкий орешек. Да и как тут не быть орешком. Сама жизнь заставила ее стать такой.

– Но это прекрасная крепость.

– Несомненно, – согласился Хатч. – Я же не говорю, что ей удалось убедить меня в своей ущербности. Наоборот, я был от нее в диком восторге, она, как только вошла, сразу мне приглянулась.

– А какая умница!

– Все пыталась изобразить из себя страхолюдину, а добилась прямо противоположного эффекта.

– Бедное дитя. Боялась, что ее снова оттолкнут, и решила сама это спровоцировать.

– Когда я услышал ее шаги, подумал, что это…

– Годзилла[7]! – воскликнула Линдзи.

– Да, примерно что-то в этом роде. А как тебе Бинки, говорящий карась?

– Обкакаю весь твой майонез! – процитировала Линдзи.

Они расхохотались, и люди оглянулись на них, то ли потому что смех их был чересчур громким, то ли потому что услышали именно слова Линдзи, отчего они стали смеяться еще пуще.

– С ней обохохочешься, – заметил Хатч.

– Она просто дар Божий.

– Ну это еще как сказать.

– Не сомневаюсь.

– Одна маленькая загвоздка.

– В чем именно?

Он замялся.

– А что, если она не захочет пойти к нам?

Улыбка застыла на лице Линдзи.

– Она захочет. Обязательно захочет.

– А вдруг нет?

– Не будь пессимистом.

– Я только хочу, чтобы мы были ко всему готовы. Линдзи упрямо тряхнула головой.

– Нет, все будет хорошо. Не может не быть. Нам уже и так слишком долго не везло. Должна же и нам в конце концов улыбнуться удача. Колесо фортуны вертится в нашу сторону. Мы снова создадим семью. И заживем лучше, чем прежде, намного лучше. Худшее уже позади.

К вечеру того же четверга Вассаго наслаждался удобствами номера в мотеле.

В качестве туалета он обычно использовал раскинувшиеся вокруг покинутого парка аттракционов поля. Каждый вечер он умывался водой, которую предварительно заливал в бутылку, и жидким мылом. Брился он опасной бритвой, намыливая щеки аэрозольной пеной из тюбика и глядя в осколок зеркала, который он нашел в заброшенном парке.

Если ночью шел дождь, он умывался прямо наверху, подставляя голое тело под его струи. Когда бушевала гроза и в небе полыхали молнии, он забирался на самую высокую точку на совершенно открытом месте, надеясь получить милость из рук Сатаны, который призовет его в землю мертвых, поразив ударом одной из своих молний. Но сезон дождей в Калифорнии уже кончился, а новая полоса дождей начнется где-то ближе к декабрю. Если он заслужит быть призванным в страну мертвых и проклятых до этого времени, то, скорее всего, силы, которые помогут ему распрощаться с этим ненавистным миром, изберут для этого другое, отличное от молнии средство.

Один раз в неделю, а иногда и дважды он снимал номер в мотеле, чтобы помыться под душем и привести в порядок свою одежду, чего он не мог сделать в примитивных условиях своего временного жилища, но не потому что заботился о гигиене своего тела. Грязь была ему в тысячу раз милее. Воздух и воды царства теней Гадеса были сплошь пропитаны грязью. Но если ему пока еще предстоит пожить в мире живых и за их счет пополнять свою коллекцию, откроющую ему доступ в царство проклятых, то необходимо соблюдать определенные условности поведения, чтобы не привлекать к себе ненужного внимания. Одной из таких условностей была чистота.

Вассаго неизменно останавливался в одном и том же мотеле 'Голубые небеса', убогой дыре на южной окраине Санта-Аны, где вечно небритый клерк за грязной конторкой принимал только наличные, не спрашивая никаких имен, не задавая лишних вопросов и даже не глядя в лицо посетителям, то ли потому, что боялся, что может прочесть в их лицах то, что не должен был бы увидеть, то ли что они могут прочесть в его лице то, что им не следовало бы знать. Место кишело торговцами наркотиками и проститутками. Вассаго был одним из тех немногих, что шел в номер один, никого не ведя за собой. Он оставался в номере не больше одного или двух часов, ровно столько, сколько требовалось среднестатистическому клиенту, и пользовался тем же правом на анонимность, как и те, кто, сопя и потея, скрипели пружинами кроватей в смежных с ним номерах.

Да он и не мог оставаться там дольше хотя бы потому, что неумолчные звуки бесконечных актов совокупления потаскух со своими обожателями вызывали в нем жгучую ярость, наполняли его тревогой и